Как Шура-электрик не съел собаку

23 февраля принято вспоминать, кто где служил и как это было. В этот день армейские байки травят рядовые, лейтенанты, сержанты и носители других чинов и рангов всех возрастов. Поддавшись всеобщему настроению, мы тоже решили собрать яркие истории, которые происходили во времена службы твдвашников.

Игорь Дмитриев, продюсер канала «Успеваем», инициатор «Бессмертного полка» (годы службы 1985-1987):

Игорь Дмитриев справа

Будучи в учебке воздушно-десантных войск в городе Каунасе, молодые солдаты, кроме того, что учатся бегать, отрабатывать боевые приемы, а также копать траншею отсюда и до завтра, еще стреляют и учатся прыгать с парашютом. В связи с этим они проходят предпрыжковую практику на земле. Как правило, инструктор всегда говорит — после выброса, если вы вдруг увидите, что ваши парашюты сближаются — с вашим товарищем по оружию — то надо кричать: «Тяни левую!». А другой должен кричать: «Тяни правую!». Это значит надо тянуть или правую лямку со стропами или левую, чтобы парашюты разошлись между собой. Иначе они могут влететь в стропы друг к другу, потушатся оба парашюта, и они, оба эти человека, упадут. Грохнутся об землю. И превратятся в тлен.

И тут проходят первые прыжки. Два курсанта — два товарища из одного взвода выпрыгивают из самолета, и поток ветра несет их одного на другого. Они сближаются на опасное расстояние друг с другом. Вместо того, чтобы кричать — «Тяни левую!», «Тяни правую!» — и расходиться, они достают стропорезы и начинают резать друг у друга стропы. Не у себя — «сам погибай, товарища выручай!» — а друг у друга! Бог их миловал. Они сумели, обрезав друг у друга стропы, разойтись и не удариться об землю. Не потушили свои парашюты. Естественно, приземлившись, они продолжили ристалище аки былинные богатыри на земле матушке. Проще говоря, били друг другу морды. Но к окончанию учебки расстались нормальными товарищами.

Или вот история, как молодые солдаты иногда мстили дедам — дембелям, которые их мучили и унижали. Когда ленивые дембеля отдавали молодым солдатам зимой укладывать свой парашют после прыжка, те поступали просто. Брали несколько лопат снега. Засовывали в основной купол. Потом это все упаковывали и сдавали на парашютный склад. Так или иначе там было потеплее — и снежок там подтаивал. Но в воду не превращался. Потом, когда его выносили на прыжки — это долгая процедура — он застывал. И когда старослужащий солдат радостно прыгал, ему на голову плюхалась глыба льда. Но «преступление» оставалось без наказания: «А что такое? А я-то откуда знаю? Мы же на снегу укладывали — наверное, налипло...»

***

Прыжки. Все прыгнули. Приземлились. Нет одного ингуша, Ахмета. Прыгали на Ладожское озеро, разброс был большой — погода дурная, ветер. Поэтому ждем. Полчаса. Час. Нет Ахмета. Вдруг видим, идет наш ингуш, и вся физиономия у него в кровищу расхристана. «Кто это тебя? Кто?» — подумали, из другого батальона, разведка... Он: «Да ниче, все нормально...» «Ничего себе «нормально»! У тебя вся морда разбита! С кем ты не поладил?» «Это все — столб, столб...» «Какой столб?» «Электрический. Я прыгнул, полетел, вокруг — народа много, смотрел, как бы в купол мне никто не влетел, и не заметил столб... Повис на проводах электрических. А ветер сильный — он бил, бил меня о столб. Бил, бил...» «Так надо было стропы резать!» - «Так с меня бы потом деньги взяли за них...» Он, конечно, руки выставлял для защиты от столба, но рукам было тоже очень больно, и он руки опускал. И его било о столб прямо физиономией. До тех пор, пока проезжавшие мимо на грузовой машине люди не увидели это дело и не сняли его. Так что он пришел к нам с разбитой мордой, но непокоренный. И с целым парашютом.

Игорь Дмитриев справа

Мой друг Леша Пух и младший сержант Алексей как-то раз поехали на полевой выход. И не доезжая до полевого выхода, загнали псковскому селянину почти весь бак бензина от своей машины. За 5-литровую банку браги. И когда приехали, то поставили автомобиль и пошли в ближайший лесок, где, собственно, и нажрались этой браги. Повалились, как озимые, в палатке. Пришел какой-то чужой лейтенант и сказал: «Эй, вы там, вставайте — учения идут!» Те ответили: «А ну тебя на хрен, нам чужой лейтенант не указ». И перевернулись на другой бок. Тогда чужой лейтенант вызвал их непосредственного начальника — прапорщика Паштета. Прапорщик Паштет зашел, вдохнул аромат браги и воскликнул: «Ах, боже, да вы тут нажрались! Ну-ка встать смирно!» Те ему: «Да ну тебя, товарищ прапорщик! Дай поспать спокойно...» Он: «Ах вот вы как, под трибунал отправлю, на губу посажу!» Ребята кое-как встали, вышли нетвердой походкой из палатки: «Ну вот любите же вы вонять, товарищ прапорщик в 6 утра...» Паштет: «Да это от вас воняет, нажрались, а кто служить-то будет?» Алексей, глядя мутными глазами в ясные глаза Паштета: «Служить бы рад, прислуживаться тошно!». Немая сцена.

Антон Осокин, оператор (годы службы 2000-2002):

— Служил я связистом в Забайкалье. В нашей части заместителем командира по тылу был подполковник Сергиенко. Очень важный, солидный, крупный мужчина, как и полагается зампотылу. Разговаривал всегда с ленцой, с насмешкой, — в общем полностью соответствовал занимаемой должности. А еще в части проходила службу по хозяйственной части прапорщик Сергиенко. Нетрудно было догадаться, что это — жена нашего тыловика. Только было одно «но»: подполковник постоянно придирался и насмехался над «однофамилицей». Особенно это было заметно на построениях, когда комбата не было и его обязанности временно исполнял зампотылу:
— Что это Вы, товарищ прапорщик на построение не спешите, форму одежды нарушаете? Ах, у Вас этого нет? Так обратитесь, Вам выдадут!
Все понимали, что это — жена и не понимали, зачем уж так он ее. Мы, срочники, даже сочуствовали бедной женщине. Одно не вызывало сомнений — кто тут начальник и командир.

Однажды патрульный, который стоял у калитки со стороны «черного» входа в часть, увидел следущее. Мимо него вечером проходили офицеры домой. Его обязанностью было открывать и закрывать калитку. Через нее выходили этим вечером подполковник и прапорщик Сергиенко. Впереди с гордо поднятой головой шёл подполковник, ответил на воинское приветствие и пошёл дальше не оглядываясь. Чуть позади с сумками в обеих руках семенила прапорщик. Патрульный пропустил их и закрыл калитку, а затем, выполняя инструкцию, кинул взгляд в просмотровое окошко. Подполковник и прапорщик молча продолжали путь. Но пройдя метров пять от части, прапорщик остановилась. Руки её разжались и сумки упали на землю. Она, будто не заметив этого, молча продолжила идти. А подполковник обернулся, подбежал и подхватил сумки. Теперь наш зампотылу семенил вслед за прапорщиком. Происходило все это в полной тишине. Было понятно, что ситуация привычна для обоих участников.
С тех пор мы начали лучше понимать происходящее между подполковником и прапорщиком Сергиенко на территории части.

***

— Поговорка от нашего комбата: сапоги должны быть начищены как зеркало. Чтобы, если рядом стояла девушка в короткой юбке, глядя на сапог можно было определить, в каком она белье, какого оно цвета и есть ли оно вообще.

Сергей Лапенков, ведущий канала «Успеваем», инициатор «Бессмертного полка» (годы службы 1987-1989):

Я служил в стройбате. И контраст между тем, что было до армии на историческом факультете в университете, между разговорами, которые там вели, книжками, которые читали, людьми, которые окружали, и казармой, где я проснулся однажды, был очень резким. Было разное. Но вот есть одна история по поводу того, почему важно не молчать в каких-то критических ситуациях. Я служил в советской армии. И офицеры в советской армии были очень разные. Офицеры как-то решили, что солдат дисциплине и жизни по уставу надо учить в том числе и мордобоем. Но стройбат такая среда, где нельзя бить всех подряд. Даже офицерам. Могут быть неприятности. Поэтому выбирались люди, за которых, как думали офицеры, точно земляки не вступятся, и сами они не окажут сопротивления. Ну а других, значит, такой показательный мордобой должен был научить уму-разуму. Вечером заводили бедолаг в каптерку и там били. Не до смертного боя, но довольно унизительно все-таки.

И вот однажды они взяли человека, который был абсолютно безответный — маленький, щуплый солдатик Филипп. Он служил уже к моменту, когда я пришел, второй год. Но это ничего не поменяло в его жизни, потому что стройбат — это такая специфическая служба, там все понятия как-то ближе к тюремным, нежели к дедовщине армейской. Поэтому если с самого начала оказалось, что кто-то оказался человеком, на котором другие люди могут ездить, то возить приходилось два года. Ну и как раз Филипп был таким человеком. Его постоянно отправляли через забор слетать в магазин, у народа он был на побегушках. Офицеры его поймали на таком самоходе. И вечером повели в казарму бить, перед тем, как отправить в наряды за самоход.

И в тот момент произошло то, что я наблюдал впервые. Рота поднялась. Это было довольно страшно, когда сто человек просто встают перед дверью, и у каждого человека в руках табурет. Я тоже стоял в этой толпе. Вся рота была как один — и если отвечать, то всем. Всех точно не посадят. И вот открылась дверь. Вышел Филипп. Небитый. Ушел в наряды за самоволку. Вышел старшина. Ему было страшно. Он был такой бледный, как полотно. Офицеры пытались сохранить лицо — мол, что случилось, был отбой, немедленно всем спать. Но! Сначала вышел Филипп нетронутый. Рота постояла. Посмотрели с офицерами друг на друга с выражением. И рота ушла от каптерки в казарму, где было спальное помещение. Больше в казарме никого не били. Вот эта манера чесать руку о лица солдат, сама собой сошла на нет.

Вот все эти истории, как у Довлатова про зону — вроде и улыбаешься, а в то же время тоскливо. У нас был электрик Шурик из Новосибирска. Многие люди в казарме его боялись. Он был боксером и не очень уравновешенным человеком. К стенам его кельдыма электрика были прибиты куски резины — покрышки от КАМАЗа — он отрабатывал на них удары. Дразнили его «Шура 7Б» — те, кто мог себе это позволить («7Б» — это вроде маркировка такая была при прохождении призывной комиссии, которая означает «шизофрения в легкой степени дебильности»).

В армии служили люди разных культур — в том числе, были корейцы, узбеки. Ну и все немножко голодали, время от времени. Не скажу, что была совсем скудная пища или ее было мало, но всегда хотелось чего-то другого. Поэтому ловили голубей. Корейцы ели собак. В общем, подпитывали себя сами. И вот Шурик как-то попробовал такой азиатской кухни. Она ему понравилась. Он решил откормить ко дню рождения, который у него должен был вскоре случиться, щенка. И вот этого щенка поселил у себя в будке. Щенок был похож на болонку сначала, а когда стал подрастать, стало казаться, что он даже благородных кровей. И Шура носил ему еду из столовой. Кормил. Прошел месяц, или может полтора. Он к нему привязался. И когда Шуру спрашивали: «Ну как там шашлык, подрастает?» - он злился, говорил: «Не называйте его шашлыком!».

И вот произошло несчастье. Кто-то увел щенка. Может даже деревенские сперли, рядом деревня была — пес, когда подрос, стало понятно, что породистый. И Шура расстроился. Так расстроился... Потому что щенок стал ему другом. А его кто-то увел. Шурик почему-то решил, что это сделали корейцы. Он их всех переловил — где ловил, там и бил. Они ничего не понимали, говорили: «Шура, это не мы! Да мы бы никогда!» Был он очень безутешен в своем горе... Я просто наблюдал, как он уходил от щенка радостный, как он его ждал. Это важно, чтобы в армии, в такой, в какой я служил, у тебя были с кем-то совершенно беззаветные человеческие теплые отношения. Даже если этот кто-то — собака.

Олег Мутовкин, оператор (годы службы 1980-1982):

— В 1980 году меня призвали в армию, поехал служить в Монголию, в стройбат. Первым делом всех отправили в баню, потом выдали форму. Я раскрыл, а там 52-й размер! А у меня тогда был 46-й. Говорю: «Ребята, вы что, как ходить-то?». А мне говорят: «Ничего, походишь в этой, другой нет уже». И я оделся: гимнастерка, как платье, мотня штанов до колен болтается. Пошел служить в автороту, возил больных между госпиталем и санчастью.

А в военном городке, где служил, было много вольнонаемных, для их детей организовывали летние лагеря. Школьников нечем было занять во время каникул. В местном клубе у них дискотеки проходили. Играл вокально-инструментальный ансамбль из нашей части, шикарный такой коллектив. Ребята пели «Бони М».

Как-то вечером в местном доме культуры был праздник для этих пионеров, я привез туда наших музыкантов. Ребята стали играть, дети — танцевать. А я ждал в коридоре, там еще стены были все зеркальные и потолок. В то время я был большим меломаном, а тут «Бони М», музыка — огонь! Смотрю, а дети не шевелятся совсем, еле дрыгаются прям. Ну скукотища. И что-то нахлынуло на меня, я закрыл глаза и прямо в коридоре стал отплясывать. Порыв был. В какой-то момент притомился, остановился и открыл глаза. Увидел в зеркале взъерошенного себя в огромной гимнастерке и в штанах с мотней по колено, а вокруг на меня смотрят все эти пионеры и мои командиры. Стыдоба такая. С тех пор весь первый год деды наши заставляли меня танцевать на всех репетициях ансамбля, а сами сидели развалившись в красном уголке и попивали «кофан».

Сергей Саенко, продюсер в РИА «Тройка»(годы службы 1982-1984):

— Служил в войсках ПВО под Новосибирском. В пединституте не было военной кафедры, призвали поздно. Мне — 26, а командиры у меня 17-летние. Было очень интересно. Мне как-то всегда удавалось избегать наказания. Других часто отправляли в наряд на тумбочку и на свиноферму, я как-то выкручивался.

Однажды меня вызывают на КПП и говорят: «К тебе приехал брат. Просит тебя в увольнение, иди, мы выписали». А я думаю: «Какой еще брат? Двоюродный что ли, который ракетчиком в Абакане служит?..». Промолчал, иду. Интересно. Выхожу, а там друг институтский стоит, довольный. Он уже свое отслужил. Я говорю: «Привет, брат!». И мы пошли, сели на берег речки. У него с собой чемоданчик, а там полный набор: и гражданка, и огурчик соленый, и колбаска, и чекушка. Мы загуляли на сутки, к родственникам в Новосибирск поехали. Помню, ванну я там принял, часа два отмокал после всех армейских дел. Мама миа, как это было приятно.

Наутро вернулся в часть, они уже все узнали, готовят наказание. А как тогда наказывали — жалобами родителям и добрым словом. Говорят: «Мы сейчас возьмем и напишем письмо твоим родителям про то, что ты уехал из части и гулял с братом». А я им: «Конечно. Обязательно надо. Тем более, что я им уже позвонил вчера и все рассказал. Я же честный человек. Они скоро приедут меня навещать. Комнату бы им надо на день». Тогда командиры решили все равно наказать: не отправили меня в школу прапорщиков, как собирались. Сказать, что я расстроился? Ни капли, мне скоро «лейтенант» светил, так что «прапорщик» был вообще ни к чему.

***

— Армия — она такая, не любит, когда солдат простаивает. Заповедь любого старшего по званию: если солдат веселый и смеется, значит, ему делать нечего. То сразу находится какой-то командир и говорит: сидим, курим, улыбаемся? Подъем, и отсюда до забора — вперед! Нечем заняться? Вон —уголек, кидай! Все сделал? Вон полоса препятствий. Перекур небольшой. Не куришь? Продолжай преодолевать полосу препятствий. И только под конец службы приходит солдатская мудрость: держись поближе к кухне, солдат спит — служба идет и так далее.

Ринат Мифтахов, журналист (годы службы 1987-1989):

«Перекур или 50 дней до приказа»

Вообще-то жуткой дедовщины, как в других частях, у нас не было. К тому же все два года я прослужил в роте управления, а это публика с вполне себе интеллигентными лицами. Поэтому дедовщины в смысле унижений и избиений — повторюсь — не было. Понятное дело, что «молодые» мыли полы, чистили картошку в кухонных нарядах, стояли на тумбочке, бегали в магазин за печеньками. В общем, выполняли всю неквалифицированную и грязную работу, в то время как «старики» несли на себе основную часть боевой службы. Ни тогда, ни сейчас, по прошествии тридцати лет, я не видел в этом ничего плохого: ну какая разница — моешь ты пол все два года или моешь его в два раза чаще, но в течение одного?

Но с точки зрения закона всё это мытьё полов и прочие повинности назывались неуставными отношениями, то есть дедовщиной. Многие, наверное, слышали, что в Советской Армии был такой неофициальный праздник - «100 дней до приказа». Юрий Поляков, пока был внешне порядочным человеком, даже повесть с таким названием написал, про дедовщину как раз. А в нашей роте был еще один забавный неофициальный праздник, который отмечался за 50 дней до приказа и назывался «Перекур». Ни от кого из своих друзей я не слышал больше о таком празднике, но в нашей роте он отмечался из года в год и бережно передавался из поколения в поколение. Суть праздника состояла в том, что ровно на одни сутки «молодые» и «деды» как бы менялись местами, причем бедных дедов в течении «Перекура» эксплуатировали много больше, чем молодых в обычные дни. «Деды» и чай молодым в постель приносили, и сигаретами угощали, и картошку с салом им жарили. На мою беду и беду моих друзей наш «Перекур» пришелся на воскресенье, а это был день, когда нужно было наводить порядок на всей территории полка. В том числе и в казарме нашей роты, разумеется....

Здесь нужно сделать одно отступление, и рассказать, что наш командир полка был мужиком хорошим, службу знал, солдат уважал. И мы даже за глаза звали его «батей». А вот замполит был крысой законченной, постоянно придирался и искал чем бы солдату насолить. И вот этот замполит постоянно капал бате на мозги, что во время ПХД только «молодые» занимаются уборкой, а «старики» в это время смотрят телевизор в «Ленинской комнате». И — говорил замполит — нужно бате нашему внезапно в воскресенье нагрянуть в полк, обойти казармы всех рот и убедиться в этом разгуле дедовщины. Допёк он нашего батю, и пришли они к нам в казарму вдвоем, аккурат на «Перекур». Заходят такие... а там все «деды» нашей роты, голые по пояс, драят «взлётку» мылом и щётками («взлетка» - это широкий проход между кроватями в спальном помещении). Замполит от такой картины, чуть умом не тронулся и даже ляпнул ни к селу, ни к городу:

- Не понял... А где молодые?..

- Как где, товарищ подполковник? В «Ленинской комнате» телевизор смотрят!

А батя наш таким говорящим взглядом одарил замполита! И процедив сквозь зубы «Как же я не люблю муд**ов», развернулся и пошёл домой.

Источник