Кто поступил неправильно, должен стать нерукопожатным

536 166 — столько людей, согласно официально статистике ФСИН, находятся в местах принудительного содержания в России. Периодически обществу становится известно о пытках, ненадлежащем содержании, нарушениях прав заключенных. 11 лет назад в стране появился институт гражданского контроля за соблюдением прав человека в местах заключения — Общественные наблюдательные комиссии. Члены ОНК могут проходить в колонии, беседовать с заключенными, рассматривать их обращения, решать некоторые проблемы.

Мы поговорили с известным правозащитником, членом Совета по правам человека при президенте, руководителем «Комитета за гражданские права» и членом Общественной наблюдательной комиссии Москвы Андреем Бабушкиным о том, с какими проблемами в работе сталкиваются активисты, возможно ли сформировать правосознание в российском обществе и как, чем общественный контроль полезен в громких историях на примере дела «Сети».

— Как в последние годы менялось законодательство в сфере общественного контроля в местах заключения?

— После принятия в 2008 году нового федерального закона появился заказ общества на наличие независимых, мобильных, активно работающих инспекторов, способных проникать в места принудительного содержания. И тогда гражданское общество смогло породить целую плеяду таких инспекторов. К сожалению, здесь возникли три основные проблемы. Отсутствие у многих из этих людей опыта заменялось чрезмерной активностью, которая нередко оборачивалась конфликтами с проверяемыми учреждениями. Во-вторых, эти люди очень часто брали на себя обязательства, которые не могли выполнять. И от этого надежды, ожидания со стороны заключенных сменились недоверием. Наконец, успело сформироваться сообщество противников общественного контроля. Уже в 2010 году они стали проводить планомерную политику выбивания правозащитников из состава Общественных наблюдательных комиссий.

Фото предоставлено ОНК Алтайского края

— А как это выдавливание происходило?

— Использовались разные методы, в том числе метод направления в ОНК избыточного числа бывших силовиков. Но потом многие бывшие силовики переходили на сторону правозащиты, начинали смотреть на мир другими глазами. И, в общем-то, добиться, чтобы эти люди вели деятельность в интересах подконтрольной системы в полной мере не удалось. Тогда в 2016 году тактика изменилась, и в составы ОНК стали утверждать людей, которые уже когда-то были в составах комиссий, но никак себя не проявили (состав комиссии из числа поданных претендентов утверждает Общественная палата при президенте — прим. ред.). Конечно, этот процесс выдавливания не проходил безболезненно и для противников общественного контроля. Вмешивался Совет по правам человека при президенте, благодаря которому удалось добиться возможности донабора в составы ОНК (сейчас бездействующих членов комиссии коллективным советом можно лишить мандата и провести донабор — прим. ред.). Но в целом ситуацию это не изменило. Надо сказать, что этому способствовало и выдавливание правозащитников из другой структуры общественного контроля — из общественных советов при территориальных органах.

Фото: Михаил Воскресенский, РИА Новости

— Вы говорите про общественные советы при МВД, УФСИН. Кто в них входит сейчас и чем они занимаются, есть ли координация с ОНК?

— Изначально многие из таких общественных советов возглавлялись правозащитниками. Например, первым председателем Общественного совета при УФСИН Москвы был мой заместитель, который в то время имел десять лет правозащитного стажа. Потом появились люди, занимающиеся работой в сфере социальной, гуманитарной помощи. Хорошие люди, в принципе, неплохо знающие тюрьму, но не имеющие правозащитного взгляда на проблему. То есть их задача была, кому помочь, кого накормить, кого утешить, а не как поменять ту систему, которая порождает проблемы, с которыми они же сталкиваются. На сегодняшний день мы видим, что работа ОНК — работа не престижная, и ничего человеку не дает кроме большого количества проблем. Она создает множество опасностей. Ряд людей, которые никогда бы не оказались бы на скамье подсудимых, став членами, сами пополняют армию заключенных. Типичный пример — Денис Набиуллин (был арестован в декабре 2017 года, провел в тюрьме 15 месяцев) — наиболее активный член ОНК Москвы, который к моменту своего ареста за неполные полгода совершил более 300 посещений и провел беседу более чем с двумя тысячами заключенных. И тем не менее, стал жертвой провокаций.

Нельзя сказать, что поставлен крест на общественном контроле, но он находится сегодня в зоне перерождения, утраты своей идентичности и правового смысла. Такая угроза есть.

— Если говорить про участие ОНК в громких делах, связанных с пытками. По делу «Сети» (организация признана террористической и запрещена в России—прим. ред.) родители обращались к уполномоченному, сообщали о пытках в отношении своих детей-фигурантов. Позже члены СПЧ докладывали об этом Путину. Сейчас есть какие-то подвижки в этом деле, чего удалось добиться?

— Подвижек нет. Единственное, что удается — держать это дело в сфере общественного внимания. Тот шум, который был поднят, он остановил новые пытки. Было такое, когда мне позвонили из Питера и сообщили, что Игорь Шишкин гулял с собакой и пропал, я стал звонить, фсбшник мне заявил, что ничего не знает, а в это время Шишкина пытали в соседнем кабинете. Хотя это не удалось в тот момент предотвратить, все это внимание позволило сделать так, чтобы в дальнейшем пытки не применялись и чтобы в отношении этих людей проводилась относительно вменяемая политика. Понятно, что у силовиков было желание этих людей с какими-то другими группами объединить, какие-то эпизоды им вменить вымышленные или осуществленные другими. Но в целом, те задачи, которые правозащитники ставили — показать провокационный характер дела «Сети», добиться того, чтобы действиям членов была дана адекватная оценка — эта задача не достигнута.

Посетить их сейчас можно, но когда недавно члены ОНК Петербурга беседовали с ними на тему пыток, сотрудник СИЗО прервал эту беседу, заявив, что разговор идет на тему, не относящуюся к компетенциям наблюдателей.

— Еще одна громкая история с пытками Иеговистов в Сургуте. ОНК принимала участие в контроле за этим случаем?

— Тут проблема в том, что нам об ОНК Ханты-Мансийска ничего неизвестно. Чтобы вы понимали, что происходит на поле общественного контроля, здесь должна быть некая преемственность, прозрачность формирования состава. Такого зачастую нет. Но в июне или июле в Ханты-Мансийск выезжает наш совет, там будет заседание по проблеме языков коренных народов в рамках года Юнеско. Мы планируем там разобраться с ситуацией с Иеговистами. А вообще есть заявление от СПЧ по этому вопросу, по-моему, возбуждено уголовное дело.

— Олега Сенцова во время голодовки кто-то посещал?

— Да, члены ОНК приезжали к Олегу. Не могу сказать точно кто. У меня были планы посетить, но, к сожалению, я тогда до него не добрался. Проблема в том, что мы — Совет по правам человека — в основном работаем по обращениям, потому что нас не много. Если бы мы имели какой-то штат, то могли бы работать в инициативном порядке. Но ОНК не имеет финансирования. А то, что организацию в 2015 году полностью лишили гранта, конечно, объективно накладывает отпечаток — многие вещи мы просто не способны отслеживать, не способны на них реагировать.

— В 2013 году вы вместе с СПЧ готовили проект широкой амнистии в России. Он много перерабатывался, прежде чем его утвердили. Сейчас как оцениваете, удалось ли его реализовать таким, как задумывалось, и принесло ли это какие-то результаты в общем?

— Нет, не удалось. Но результаты все-таки принесло. Была амнистия и сколько-то людей все-таки вышли на свободу. Большинство из них не совершили новых преступлений, ведут сейчас добропорядочный образ жизни.

Мы хотели обеспечить амнистию, которая стимулировала бы правопослушное поведение, защиту прав потерпевших. У нас основная идея была дать зеленый свет тем, кто возместил ущерб потерпевшему, этой задачи мы достичь не смогли.

— Вы не раз говорили, что чтобы сформировать правосознание в обществе, нужно начинать работать прежде всего с правосознанием судей, прокуроров, следователей. Как это вообще возможно?

— Знаете, все-таки нет, не в первую очередь прокуроров и следователей. Чтобы формировать правосознание необходим некий консенсус между основными силами в обществе о том, что является принципами правосознания. Если такого консенсуса нет, то формирование правосознания затруднено. Консенсус может быть хотя бы среди законодателей. Чтобы они понимали, какое законодательство они хотят. Мы сейчас видим принятие законов, которые носят сами по себе неэтичный характер, когда человек вынужден выбирать: поступать по закону или поступать по своему убеждению.

Изменение правосознания имеет несколько этажей. Если брать этаж технологический, чтобы его поменять, судьи должны изучать этику. И это должен быть не коротенький курс на 24 часа, а серьезный предмет. Они должны понимать, что является смыслом деятельности судей, должны изучать психологию профессиональной деятельности, должны изучать в том числе как защитить себя самих от профессионального выгорания и деформации. Должны изучать формальную логику как науку о юридическом мышлении. Есть этаж ценностный, ментальный — у прокуроров, следователей должны быть какие-то убеждения. Мы должны ставить на ключевые позиции не хороших игроков команды и исполнителей, а людей, обладающих нравственным багажом, у которых сложились какие-то убеждения. Судьи, следователи должны быть людьми с очень высоким нравственным потенциалом. Если, например, водитель автобуса или медсестра могут не быть гуманистами, им нужно просто добросовестно выполнять свои обязанности, то тюремщик не может не быть им, иначе он просто утратит самого себя. И есть третий этаж — общественных ожиданий и общественной психологии. На этом уровне гражданское общество должно уметь выявлять людей, которые не обладают правовым мышлением и делать им метку. Это не списки или какие-то гонения, но общество должно уметь этих людей отторгать. Так называемая, саморегуляция. Сейчас мы пустим проходимца, а завтра он изменит правила игры, и мы сами останемся ни с чем. Вот такого рода возможностями должно обладать общество.

Когда общество видит, что кто-то поступает неправильно, должны срабатывать механизмы. Этот человек должен стать нерукопожатным. Когда заходит в столовую или ресторан, все должны вставать и уходить. Это крайний случай, кончено. Но при таких обстоятельствах у тех, кто принимает решения, все-таки будет представление, что не только на небесах, но и на земле ему придется отвечать за свои поступки.

Источник