«Мы сами живем еще там...». В Томск приехала выставка «История ГУЛАГа. Система и жертвы»

В черных ящиках — «бараках» — личные вещи и истории самых разных людей: музыкантов, шоферов, писателей. На длинном столе — карта Беломорканала, которую можно подвигать, как в игре в пятнашки. По монитору медленно уплывают вверх сотни фамилий из бесконечного расстрельного списка.

В Томском краеведческом музее открылась новая экспозиция «История ГУЛАГа. Система и жертвы». Выставку в Томск привезли Музей истории ГУЛАГа совместно с Фондом Памяти. Первую экскурсию по ней провел координатор регионального развития Фонда Алексей Трубин. Поговорили с ним о том, может ли экономика, основанная на принудительном труде быть эффективной, а также о памяти, гордости и страхе.

Алексей Трубин

Раскрыть карту

«Сегодня 20 ноября. Черный день календаря. 20 ноября 1948 года я была арестована и привезена на Лубянку. 65 лет прошло, е-мое. А я еще живая…»

Людмила Хачатрян рассказывает свою историю на кладбище. Здесь могилы ее родных. На надгробном памятнике мужу заранее выбито и ее имя — так она позаботилась о тех, кто потом будет провожать ее в последний путь. Шесть лет из ее жизни были вычеркнуты в 1948 — когда ее осудили за «изменческие настроения» и отправили в Вятлаг. Причина — любовь. Людмила всего лишь хотела попасть к мужу-югославу, которого выслали из СССР вскоре после того, как он закончил учебу в Москве:

«Это было под Новый год. Уже Радойца закончил академию. Им ставят условие — чтобы они немедленно уезжали на родину. Они не знали, что уже подписан закон с обратным действием, запрещающий браки с иностранцами. Он не обнародован был. И мы едем во Внуково. Три горе-вдовы. И три здоровых мужчины, бессильных что-либо изменить в своей собственной жизни. И когда за ними закрывается дверь — это военный самолет, какие удобства там — это было как крышка гроба...»

Историю Людмилы Хачатрян, как и многие десятки других, подобных, можно посмотреть на одном из интерактивных модулей выставки. Люди от первого лица рассказывают о том, как стали жертвами ГУЛАГа. Историю самого ГУЛАГа экспонаты, стенды, модули рассказывают в хронологическом порядке — начиная от входа на экспозицию. 1918 — Красный террор, 1923 — Лагеря особого назначения…

«Нам очень важно показать логику исторических событий, — говорит координатор регионального развития Фонда Памяти Алексей Трубин. — Какие-то основные вехи развития системы массовых репрессий. 1918 год — когда постановлением совета народных комиссаров объявляется так называемый «красный террор». То есть, создание концентрационных лагерей для классовых врагов, начало института заложничества. 1923 год — когда на смену лагерям для классовых врагов приходят лагеря особого назначения. Самый известный из них — Соловецкий лагерь. Он же и самый основополагающий, на котором определялась методика работы с контингентом. И методы физического воздействия, и использование труда в промышленных масштабах — все это рождалось на Соловках. Затем 1930 год — когда в составе НКВД выделяется главное управление, которому подчиняют разрастающуюся на тот момент сеть исправительно-трудовых лагерей — так их назовут к тому моменту...

...Это произойдет, в общем, в ответ на западные санкции и определенные претензии к Советскому Союзу — о нарушении прав человека, использовании принудительного труда. Тогда будет активно муссироваться, в том числе и в СМИ, идея о том, что лагеря — это не наказание, а некий способ перевоспитания. Так появится понятие «перековки». Потом риторика изменится, эти лозунги уйдут в прошлое, и начнут уже говорить о врагах народа...».

Один из эпизодов начала 1930-х оформлен в виде карты. Схема 227 км водного пути от Белого моря до Онежского озера спроецирована на пару метров интерактивной поверхности, разбитой на квадраты. Их можно передвигать, раскрывать карту — открывать фотографии грандиозной, но бессмысленной, по большому счету, стройки.

«Обратите внимание, что фотографии внутри расположены на разных уровнях, — говорит Алексей Трубин. — У этого есть определенный смысл. Создатели модуля таким образом показали перепад высот между шлюзами Беломорско-Балтийского канала. Чтобы судну пройти расстояние от Белого моря — вот эти 227 км — надо было шлюзовать 19 раз! Представляете себе эту историю с прохождением шлюза — это же долго все, это сложно. Мы должны понимать, что канал построен в условиях очень сурового климата — север Карелии, все замерзает на довольно длительный срок...

...Получается, что канал, который изначально проектируется для большего срока эксплуатации — оказывается, с одной стороны недостаточно глубоким (3,5-3,6 м средняя глубина). А, с другой стороны, он оказывается недостаточно широким, потому что стройка все время форсировалась, нужно было ускорять эти работы — поскольку инициатором и идейным вдохновителем этого строительства был Сталин и его ближайшее окружение...

...Это все порождало огромное количество огрехов в строительстве, в результате чего построенный канал оказалось очень сложно эксплуатировать. Три месяца в году он только может активно эксплуатироваться. Его ширина и глубина не позволяет принимать суда даже среднего водоизмещения — только небольшие суда. Именно поэтому канал будет вскоре практически заброшен. Сегодня 10 судов в месяц даже в летний период — это очень мало… Это был самый первый и знаковый, можно сказать, опыт, который потом тиражировался по всей стране уже в разных отраслях. Поэтому мы на Беломорканале делаем особый акцент».

«Механика террора»

«Там два следователя было и еще один пришел. И они устроили состязание по знанию русского матерного языка. Я такого не слышала мата. Никогда. Не трехэтажный, а семиэтажный… Не били, нет. Но ругались очень. И один другому говорит: «Вот ты как ругаешься — весь из себя вышел, а она сидит, и ей хоть бы что». Но я же дура — точно. Я внутренне встала в позу. Я говорю: «Да что вы, обижаться можно только на тех людей, которых уважаешь». Мне дали 25 суток карцера. За — как они написали — безобразное поведение во время допроса. Что меня там сразило — я очень боюсь мышей и крыс. И там вылезала каждый вечер крыса. Там дырка была около параши. Там еще особенность какая была у карцера — спать негде, только сидя, давали тебе такую картоночку, или дощечку — такая 50х50, ты можешь попкой сесть, ножки так под себя поджать. Это ты будешь спать. Днем ее забирают. А пол — цементный. Ни окна, ничего нет, это метровая такая кутузка. И еще крыса вылезает. И обед только раз в день дают. 400 грамм хлеба. И я с ней делилась. Чтобы она уходила от меня — крыса. Она вылезет — ну визжать нельзя, будешь визжать, еще хуже сделают. Я тогда забивалась в угол, отламывала, и ей давала. Она забирала кусочек, юркала в норку, и все на этом кончалось…» (воспоминания Зои Выскребенцевой, осужденной на 20 лет лагерей в Мордовии, из видеосборника «Мой ГУЛАГ»)

Выдержки из документов, фотографии, сопроводительный текст на стендах рассказывают о «механике» Большого террора. Как была устроена «система права» в те годы, как работали «суды», какие статьи использовались, какие форматы осуждения практиковались. И как получилось, что за полтора года в 1937-1938 годах в расстрельные списки попали 700 000 человек. Интерактивная карта по соседству демонстрирует — как разрастался «архипелаг» ГУЛАГ по годам.

«На карту нанесены все лагерные управления, которые когда-либо существовали на территории СССР, — говорит Алексей Трубин. — Здесь можно в любую точку ткнуть — вот, Сиблаг, например — и узнать, чем занимались заключенные, историю этого места и динамику численности. Мы огромное количество документов сопоставляли, чтобы эту карту наполнить. Это научная работа длиной более трех лет. Благодаря которой мы сегодня можем увидеть по годам, какие лагеря существовали на территории страны. Это не лагерные пункты, а лагерные управления. Самих лагерных пунктов было значительно больше — мы все их не знаем, они постоянно передвигались. Что такое лагерный пункт? Строится дорога — и он открывается на пару недель. Дальше строительство переезжает, и он переезжает. Мы их даже не сможем обозначить — непонятно, где ставить эти точки. Поэтому логичнее ставить самые крупные вехи — например, Норильский исправительно-трудовой лагерь. У него, конечно, было много отделений, разные комбинаты, месторождения и так далее. Но в целом они все подчинялись одному управлению. И вот численность вы видите — максимум 72 тысячи. Это нам дает уже какую-то картину, что там происходило».

На карте — лагеря разных типов. Например, «особые» — которые создавались с 1948 года для политических заключенных. Или — спецлагеря, которые были организованы после войны в советской зоне оккупации в Восточной Германии. Или — проверочные фильтрационные лагеря, которые начали активно появляться в 1942 году вдоль линии контрнаступления. Алексей Трубин объясняет, что их открывали для «работы с населением», которое оказалось в зоне оккупации, а затем было освобождено.

— Когда вы говорите «для работы с населением», что имеется в виду?

— Имеется в виду проверка на факт сотрудничества с нацистами, ну и затем отправка в лагеря другого характера, если человек эту проверку не проходит. А тут уже вопрос — как эта проверка проводилась. Везде по-разному. Разными методами. Но людей массово обвиняли в измене родине во время войны. И самое главное — после войны продолжались такие преследования. Из-за чего, начиная с 1948 года, мы видим на карте второй восходящий тренд численности. Первая волна (нарастала) к 1941 году, а в 1942 году убывание численности связано с тем, что смертность составляла почти 25% — из-за голода, в системе практически не было снабжения в этот период, очень скудно. И вторая волна нарастает после войны, к 1953 году. В 1953 году максимальная за всю историю численность заключенных — почти 2 млн человек. Это вот финальный такой аккорд системы… Ну и затем после смерти Сталина начинается амнистия. Но первыми вышли не политические, а, в основном, уголовные, потому что у них сроки были меньше...

— Холодное лето 53-го…

— Да, мы это все прекрасно знаем, когда формальное основание дает какой-то абсурдный результат. Сроки меньше, значит они менее опасны. На самом деле, все оказывается не так, потому что за политические преступления в 1940-е годы давали уже до 25 лет. То есть, можно было получить в 1948 году 20 лет лагерей. Ну и конечно, какая амнистия — ты же считаешься суперопасным. В общем, эта карта особенно интересна.

— ГУЛАГовская хронология на карте заканчивается 1960 годом. Почему?

— Потому что к этому моменту уцелевшие четыре управления доживают свой век. После 1960 года они не будут существовать. Они будут трансформированы в систему, близкую к пенитенциарной, которую мы видим сегодня. Сегодня до сих пор часть объектов, которые использовались ГУЛАГом, используются как колонии на территории страны. Но мы говорим о том, что это совершенно другая система. Она по-другому устроена. Там заключенный не является абсолютно бесправным, у него есть определенный набор прав — как они соблюдаются, это уже другой вопрос. Но, тем не менее, тогда они не декларировались. То есть, это разная эстетика правовая. И самое главное — экономика страны перестает опираться на принудительный труд. Вот это для нас самые важные такие маячки. Весь этот период, который здесь, на карте, обозначен — особенно период массовых репрессий с 1930 года — это период, когда экономика (строится) исключительно на рельсах принудительного труда. Когда самые сложные отрасли, самые труднодоступные места осваиваются с помощью заключенных.

«Балерина, которая валит лес — неэффективна»

Как минимум шесть базовых отраслей советской промышленности в те годы очень сильно зависели от принудительного труда, рассказывает голосом диктора карта на стене.

Шесть кнопок, шесть групп цветных огоньков, шесть информационных справок. О том, как велось гидротехническое строительство в СССР (Беломор- и другие каналы), как силами заключенных развивалась горно-добывающая промышленность (Норильск, Воркута), как прокладывались железные дороги («комсомольскую стройку» БАМ начали еще в 1930-х, потом рельсы понадобились на других участках и ее разобрали) и так далее.

«Сегодня исследователи утверждают, что ни одна отрасль советской промышленности не обошлась совсем без труда заключенных, — говорит Алексей Трубин. — Хотя бы чуть-чуть он применялся. Существовали лагеря для слабосильных заключенных, которые уже не могли тяжело трудиться, которых система довела до истощения. Но куда-то же их надо было размещать — их размещали в лагеря, где ручной труд. Например, они уже ноги обморозили, потеряли, они руками что-то делают. Это и бытовая утварь, это и детские игрушки. Все, что угодно — такие истории тоже есть. Поэтому очень широкое проникновение этой истории в советскую действительность. И люди далеко не всегда подозревали, с кем бок о бок они существуют. Кто работает на тех или иных объектах. Особенно это связано с градостроительством — когда Москву после войны, например, модернизируют, здание МГУ строится, там заключенных закрывают аж на целом этаже. Они там живут, работают, их максимально огораживают от всех остальных. И вот так целый этаж — 23-й — главного здания МГУ превратился в исправительно-трудовой лагерь».

— Насколько эффективна была такая экономика?

— Я сейчас буду немножко голословен, потому что документами не обложен, тем не менее, и экономисты, и историки пришли к одному выводу. Если бы система освоения дальних территорий, добывающая промышленность и другие отрасли были ориентированы на вольнонаемный труд, то система была бы эффективней. Вольнонаемный труд дешевле. Хотя это вроде бы парадокс. Но если мы представим, сколько денег вложено в эту систему — во-первых, существование всех этих следственных органов, раздутые штаты ведомств, огромное количество управлений. Если мы посмотрим на схему этого ведомства — она необъятная. Там даже ряд людей, которые в ней работали, до конца не понимали, как она устроена. Что касается дополнительных расходов — охрана, снабжение — хоть и скудное, но выделялось снабжение, а, порой, нормальное, просто до заключенных не доходило. Перевозки — вот эта логистика сложнейшая. Когда из Москвы в Магадан везут заключенных 48 дней и больше. Допустим, 25% из них умирает, и это считается нормой.

Мы понимаем — ладно, ок, вы сделали человеческую жизнь ресурсом, что уже довольно спорно, но мы сейчас говорим об экономике — ладно, как будто согласимся с этим — но вы теряете этот ресурс! Даже этот ресурс используется не эффективно.

Потому что отсутствие механизации и замена ручным трудом — это потеря качества производства, и это потеря рабочей силы. Потому что условия слишком тяжелые. Ну и последний финальный гвоздь — он про то, что непрофессионалы работают на довольно сложных участках работ. Балерина, которая валит лес — не очень эффективна. Бухгалтер, который что-то делает на заводе — не очень эффективен. Это бракованная модель, она подразумевает перепрофилирование без обучения. Обучение жизнью. Поэтому эффективной она не была.

Для справки:

Бюджет министерства внутренних дел никогда не публиковался, и вряд ли кому-то из советских граждан было известно, сколько народных средств расходовалось на содержание этого всесильного ведомства — государства в государстве. Тем интереснее заглянуть в баланс доходов и расходов МВД СССР за 1949 г., который был самым благоприятным в экономическом отношении.

Расходы МВД были определены в размере 65,8 млрд рублей, из которых собственными доходами предполагалось покрыть 33,5 млрд рублей, остальные 32,3 млрд рублей министерство запрашивало из союзного бюджета. Требуемые ассигнования из государственного бюджета предназначались в первую очередь на содержание органов и войск МВД, лагерей для военнопленных и заключенных, получивших из союзного бюджета 20 млрд рублей; на расходы, непокрываемые собственными доходами, т. е. на содержание заключенных, выделялось 4 млрд, на капитальное строительство — 7,6 млрд рублей.

В доход же союзного бюджета МВД планировало сдать в 1949 г. 2,7 млрд рублей, из них 2,2 млрд от использования труда военнопленных и заключенных. (Г.М.Иванова. «ГУЛАГ: государство в государстве»)

В витринах рядом с лагерной посудой, фотографиями и документами — самодельные инструменты. Фонарь для работе в шахте. Собственноручно выточенное кайло.

«Инструментов людям тоже не особенно завозили, иной раз они делались на месте, — говорит Алексей Трубин. — Мало того, что людей привлекали к принудительному труду, они еще оставались наедине со своими проблемами — организацией быта, производства. И все приходилось решать подручными средствами. Поэтому можно сказать, что это такая кустарная экономика».

«Нельзя называть подвигом то, что совершено без воли»

«Спросите у моего времени, кто более всех виновен в рассказанной мной истории? Следовательница НКВД, сфабриковавшая дело и заставлявшая подписывать то, что не говорилось или говорилось совсем не так? Я сама, подписавшая лживый, из пальца высосанный протокол и потянувшая в пропасть двоюродного брата? Заранее все предрешившие судьи, всерьез игравшие комедию суда? А может, само время, заставлявшее людей быть нелюдьми?..»

Дощечка с цитатой из книги Евгении Федоровой — женщины, которая хотела стать детской писательницей, но по доносу «друга» была арестована в 1935 и отправлена в ГУЛАГ — тоже экспонат выставки. Побывала в Ульяновске, Норильске, Красноярске. Теперь над заданными в ней вопросами подумать в интерьерах выставки предлагается подумать томичам. На открытии, например, от гостей можно было услышать тезис, что эта страница советской истории была неоднозначной, и при всей ее трагичности, было много и героического — стройки, прорывы, достижения.

— Алексей, время от времени приходится замечать, как вместо понятия «трагедия народа» используется термин «подвиг народа» — который создавал инфраструктуру...

— Мне кажется, это довольно расхожая истина — подвиг появляется там, где плохо с управлением. Сама необходимость подвига — это проблема управленцев. С другой стороны, нельзя, по-моему, называть подвигом то, что совершено без воли. Вот это два аргумента, о которые разбиваются подобные модели.

— Когда вы с этой выставкой ездите из города в город — встречали где-то сопротивление? Неприятие?

— Конечно, в Ульяновске. Во-первых, не очень удачное место. А может, наоборот, удачное. Мы открылись в Ленинском мемориале. В Ульяновске это самое главное место — оно дорого, наверное, всем пожилым людям, которые до сих пор являются поклонниками советской власти, Ленина, коммунистов. И, конечно, наше появление в таком святом для некоторых людей месте некоторым людям показалось странным и оскорбительным. То есть, как это в музее Ленина открывается такая выставка? На самом деле, все потом пришло к диалогу. На открытии только были вопросы неудобные.

— Только в одном месте так было?

— Да, в Норильске людям эта тема привычна. В Красноярске мы были в музее Площадь Мира, он вообще очень смелый, и наша выставка там даже терялась среди того, что они делают обычно. У нас еще несколько выставочных проектов перемещаются, я не помню, чтобы где-то были проблемы. Иногда бывает — для школьников проводим просветительские программы, что-то внезапно отменяется, срывается. Но редко. В основном, люди реагируют на это нейтрально.

— Ну а определённые люди не приходят к вам — с советами? Чтобы выдерживали баланс — с одной стороны показывали, с другой?

— Это самое частое, что говорят. Но мы всегда говорим о том, что баланс явно не в нашу пользу. Не в пользу темы массовых репрессий. Не в пользу проговаривания этой истории. В прошлом году мы проводили мониторинг — по 11 крупным городам России, региональных центров. Мы провели просветительскую акцию для школьников. В основе этой акции был урок, который учителя проводили строго по нашей методике. И там все начиналось с того, что учитель просил класс — это были с 9 по 11 классы, то есть, те, кто в 20 веке по программе более менее ориентируется — назвать события 20 века наиболее значимые. По их личному мнению. И они наносили их на линию времени. Как думаете, что там было? На первом плане — конечно, война. Причем, не Вторая мировая, а Великая Отечественная. 1941-1945 год, и очень много внутри войны было событий разложено. Битвы отдельные. Потому что война рассматривается на уроках очень долго. Ей выделяется довольно существенный кусок программы по 20 веку. Конечно, была революция 1917 года. Без гражданской войны, как правило, в большинстве случаев. Был полет в космос, и то после каких-то подсказок со стороны учителя — как нам писали потом отзывы. Распад Советского Союза — пожалуй, это основное.

А то, что за этой историей — и за войной, и за революцией непосредственно скрывается еще и такая параллельная история, это знает уже мало кто из школьников. В школе об этом практически не рассказывают. В школе рассказывают два эпизода репрессий и то только по учебнику — насколько учитель успевает или чувствует себя готовым. Тут же еще очень важно, чтобы учитель понимал сам, как он будет рассказывать об этом.

Потому что эта тема многими считается как будто стыдной, что ли. Неудобной. Сложной. Я с этим совершенно не согласен. Мне кажется, что любая тема в истории сложна. В ней можно найти миллион нюансов, акцентов и так далее. Мне кажется, важно познакомить просто с какой-то фактологией. А ребенок сам примет решение — как он к этому относится. Может, через какое-то время. Главное, пробудить интерес. Мы как раз хотели этой акцией пробудить интерес. И получается так, что войну мы знаем детально. А эту историю — не знаем вообще.

— А почему так?

— Потому что с этой историей сложнее работать. В ней — меньше гордости. Нам де надо обязательно историей гордиться. Для нас история, которой нельзя гордиться — не имеет смысла сегодня. История никуда не делась. Мы живем вчера. Мы сегодня все наблюдаем, как история вторгается в современность. И как она становится для современности какой-то значимой и болезненной единицей. То есть, мы сегодня также переживаем войну — как будто она случилась 20 лет назад, а не 80. Ощущение, что у нас история не уходит в прошлое. Она все время нас преследует, мы никак не можем ее отпустить. Мы ее все время за собой притягиваем.

А зачем нам притягивать за собой то, что неудобно? Ведь если мы живем вчера, мы и себя ассоциируем с этими людьми, которые действовали вчера. А значит, для нас преступления, которые совершала власть, преступления, которые совершали какие-то государственные чиновники или силовые ведомства — это наши преступления. И мы за них также стыдимся, как будто мы сами к ним причастны...

Мне кажется, главный показатель, вот если мы начнем об этом говорить, если мы действительно перестанем этого стесняться, мы сразу же перестанем быть этими людьми, которые это совершали.

— Общественная дискуссия нужна, чтобы отрефлексировать?

— Да, верно. Потому что, пока мы болезненно относимся к этой теме, мы являемся акторами этой темы. Мы сами живем еще там. Не сегодня. Мы не можем посмотреть на это с расстояния. Для нас сегодняшних это уже не должна быть боль. Это должен быть опыт. Также как мы сегодня смотрим на Холокост, который был позже, чем начались репрессии в Советском союзе. Для нас Холокост — это боль. Это для всего мира — болезненная тема. Но тем не менее, это то, что уже препарировано на мелкие фрагменты. Это то, что мы знаем в деталях. И с точки зрения механики, и с точки зрения последствий...

— Там было преступление — было наказание. Здесь было преступление — а наказания...

— Здесь сложнее все. Там была история об уничтожении. С одной стороны. И о таком абсолютном зле. А наша история — о таком зле, которое всегда живет где-то рядом. И поэтому, мне кажется, мы все этого чуть-чуть боимся все. Но, наверное, пока мы этого боимся, это зло торжествует.

Энн Эпплбаум. ГУЛАГ:

«Читая воспоминания людей, переживших советский или нацистский лагерь, обращаешь внимание не столько на различие между двумя системами, сколько на различия в конкретном опыте жертв. Каждая история имеет свои неповторимые черты, каждый лагерь нес разным людям свои особые ужасы. В Германии можно было умереть от жесткости, в России — от отчаяния. В Аушвице люди задыхались в газовых камерах, на Колыме замерзали в снегу... Но в конечном счете история твоей жизни — всегда твоя собственная история».

— Возвращаясь к вопросу об акцентах. Говоря о подвиге вместо трагедии — не завуалирована ли в этом некая попытка оправдаться?

— Слушайте, как попытка оправдаться выглядит даже ответ на вопрос — нам очень часто задают в экспозиции, а я до этого возглавлял экскурсионный отдел в музее, проводил экскурсии периодически — и вот в зале Большого террора, где мы рассказывали о такой спланированной операции по поиску врагов и 700 тысячах расстрелов — там часто люди задавали вопрос: «Зачем вот им это было нужно? Почему они это делали?».

Я вот думаю, если мы сейчас начнем искать ответ на этот вопрос, мы как будто чуть-чуть тоже можем скатиться в оправдание. Я не считаю, что это попытка оправдаться. Это — попытка спастись от этой однозначности.

Нас почему-то в каких-то аспектах однозначность не пугает, а наоборот пугает неоднозначность... Но мы ее не там, видимо, ищем. Ну, вот мы хотим, чтобы — что? Чтобы наши предки не зря пострадали, да? Сегодня хотим сделать так, чтобы они не зря погибли или прошли через какие-то тяжелые испытания. Ну, вот не знаю, зачем нам это сегодня нужно. Мне кажется, проще это отпустить и сделать так, чтобы мы сегодня не то, чтобы не повторяли их ошибок — невозможно, наверное, застраховаться от таких систем, от такого — если мы посмотрим, как любая такая система развивается, она довольно спонтанно развивается, и не всегда люди могут что-то сделать, и не всегда даже осознать, что происходит. Но, тем не менее, мы можем хотя бы в своей частной жизни учитывать этот опыт.

Выставка «История ГУЛАГа. Система и жертвы» будет работать в краеведческом музее как минимум несколько месяцев. Так что прийти, задаться вопросами и попробовать найти на них ответы, времени у всех желающих будет достаточно. Приводим несколько отзывов томичей, побывавших на открытии:

«Такие выставки нужны — и для старшего поколения, чтобы не забывали об этом, и для молодых, — говорит одна из руководительниц Центра памяти раскулаченных в Палочке Ирина Янченко. — Чтобы они знали, как было, как поколение их дедов и прадедов жили в то время. — А зачем это знать, зачем лишний раз ворошить? — Избитую фразу скажу — чтобы не повторилось».

«Подобные выставки нужны, — говорит краевед Станислав Кармакских. — Во-первых, архивы закрыты. И эта тема еще не отрефлексирована нашим народом. И сейчас идет реакция сталинистов в обратную сторону. И как бы нам ни казалось, что все уже прошло, и мы этот этап перешагнули, на самом деле — ничего подобного. Моисей водил народ по пустыне 40 лет, чтобы умер в пустыне последний раб. Чтобы люди, которые наследуют новую землю, были уже новым поколением людей. Мы как раз с того периода — 40 лет еще не пройдено, и люди эти до сих пор живы, и хотят реванша. Для молодежи, которая сейчас вступает в жизнь — в активную политическую, экономическую — для них очень важно понимать, что это не прошло. И оно может повториться».

«Есть такая притча, — говорит историк Яков Яковлев. — В лесу начался пожар. Все бегут — медведь бежит, лось бежит, рысь бежит. Только одна маленькая-маленькая птичка летает на озеро, берет в клювик воды и выплескивает эту воду на огонь. Все ей говорят — птичка, ну какого… ты все равно не справишься? Она отвечает — я знаю, что не справлюсь. Но я делаю то, что должно, и то что я считаю нужным... Вы знаете, у меня большой пессимизм по поводу того пресловутого гражданского общества, которое все пытаются создавать, и 30 лет уже нам говорят — да, у нас нет, но скоро будет. Да не будет его у нас. Мы настолько сейчас все изолированы, из поколения в поколение — после Советского Союза уже третье поколение растет. И индивидуализм только увеличивается. Нас не интересуют никакие проблемы за пределами нашей квартиры. Мы не можем даже защитить интересы своего дома. Своей улицы, своего города. А уж интересы страны — тем более защищать не будем... Но мы все равно должны, как та птичка, такие выставки делать, ставить. Даже если это не приведет к какому-то большому результату. Даже если этот пожар не потухнет, вот надо все равно в клювике эту воду таскать».

ПОДДЕРЖИ ТВ2!

Источник