«НКВД — это океан, а мы песчинки»

Младший лейтенант ГБ Борис Сойфер родился в Бердичеве в 1906 году. В 1928 году закончил вечерний рабфак в городе Бершадь, затем обучался на первом курсе химинститута в Томске. В 1933 году закончил Центральную школу НКВД в Москве. Начинал свою службу в НКВД с должности уполномоченного томского оперсектора ОГПУ. И потом дослужился до помощника начальника второго отделения четвертого отдела УГБ НКВД в городе Новосибирске. 9 февраля 1937 года Борис Сойфер был арестован по обвинению в участии в правотроцкистской организации. 10 апреля 1937 года он был уволен из НКВД.

Страница рапорта Бориса Сойфера Фото: музей "Следственная тюрьма НКВД"

Во время допроса и пыток Борис Сойфер выбросился с четвертого этажа здания УНКВД и сломал позвоночник. Его положили в тюремную больницу, где он и находился до 1939 года. Этим он спас себя от конвейерных допросов и пыток и остался жив. Его освободили 26 марта 1939 года из Новосибирской тюрьмы. После освобождения он написал рапорт наркому Лаврентию Берии и секретарю Новосибирского обкома ВКП(б) Геннадию Боркову о «методах следствия» в УНКВД Новосибирска. Рапорт был размещен на сайте «Таловская трагедия», посвященном репрессиям в Тайгинском районе Западно-Сибирского края, и на сайте музея «Следственная тюрьма НКВД». С небольшой правкой рапорт публикуется в рамках совместного с музеем проекта «XX век. Очевидцы».

Рапорт

— 9 февраля 1937 года я был арестован. Меня обвинили в том, что в 1927 году, будучи комсомольцем и рабочим винокуренного завода на Украине в городе Бершади бывшего Тульчинского округа, якобы выступал на районном комсомольском собрании в защиту контрреволюционной троцкистской оппозиции. Я доказал, что был активным комсомольцем и рабкором ряда центральных газет. Часто выступал на собрании с критикой плохой работы отдельных лиц на заводе и никогда не выступал в защиту контрреволюционной троцкистской оппозиции ни в комсомоле, ни в партии.

Наоборот, я вел беспощадную борьбу с троцкистами. В своих показаниях я доказывал лживость созданных свидетельских показаний преступниками, работавшими в УНКВД: Владимиром Монтримовичем, Мельниковым и белогвардейцем Лорицем. Я вписывал в протоколы моих показаний изъятые у меня при обыске документы, сохранившиеся в партийном деле, требовал запросить из района протоколы общих собраний с моими выступлениями.

Борис Сойфер Фото: музей "Следственная тюрьма НКВД"

Эти протоколы УНКВД получены, и никаких моих выступлений в защиту контрреволюционной троцкистской оппозиции не было. А были выступления против отдельных лиц, которые разлагали производство, портили оборудование и занимались хищениями. <...> Созданное на меня фиктивное дело о якобы моем выступлении в 1927 году на районном комсомольском собрании в защиту контрреволюционной троцкистской оппозиции нельзя было никуда посылать, ни в суд, ни на особое совещание. Ибо в моих показаниях были по моему категорическому настоянию вписаны изъятые у меня при обыске документы и полученные УНКВД протоколы общих собраний с моими выступлениями за время моей работы на заводе. И оно, как фиктивно созданное дело, было бы судом прекращено, но в мае 1937 года руководство УНКВД, а именно Сергей Миронов и Григорий Горбач, совместно с особо-уполномоченным Владимиром Монтримовичем, боясь посылать мое дело на Особое Совещание, чтобы оно не было прекращено, дали задание создать на меня второе фиктивное дело. Что якобы я был завербован в 1936 году в контрреволюционную правотроцкистскую организацию.

Владимир Монтримович Фото: взято на сайте "Таловская трагедия"

В июле 1937 года в четвертом отделе УГБ УНКВД меня пытали замначальника отдела Георгий Погодаев под руководством начальника отдела Серафима Павловича Попова. Они требовали от меня подписать готовый, ими составленный и отпечатанный протокол якобы моего допроса. Но они меня не допрашивали. Кроме меня, в этом протоколе были записаны еще как участники контрреволюционной право-троцкистской организации еще шесть сотрудников УГБ УНКВД. И только потому, что я этот фальшивый, ими сфабрикованный протокол отказался подписать, из меня сделали тогда инвалида.

Затем провокатором Константином Пастаноговым была арестована моя жена Дюрягина А.А., активная комсомолка, студентка 5-го курса мединститута и отличница. После примененной к ней выстойке и оскорблениями она была доведена до полуобморочного состояния и подписала фальшивый, составленный под руководством Пастаногова протокол, что якобы она знала о контрреволюционной право-троцкистской деятельности и вела контрреволюционную агитацию против вождей партии.

Константин Пастаногов, фото 1938 года

Мою жену Пастаногов арестовал только за то, что она ему, как сотруднику НКВД, позвонила по телефону и спросила, что случилось с мужем, и написала товарищу Сталину письмо о моем аресте, но оно было из почты изъято и не направлено товарищу Сталину. После ареста жены были конфискованы все принадлежащие нам вещи, и таким путем отдельными лицами провокаторами-преступниками, работавшими тогда в УКНВД, была разрушена вся моя семья. Лишь только в марте 1939 года, когда мне удалось послать из тюрьмы заявление, которое было адресовано начальнику УНКВД, майору госбезопасности товарищу Григорию Кудрявцеву, началось объективное расследование моего дела. Началась проверка созданных на меня фальшивых материалов, и была вскрыта вся гнусная фальсификация, имевшихся в деле материалов. Меня освободили 26 марта 1939 года, после 26 месяцев заключения.

После освобождения я через УНКВД по НСО подал на имя комиссара госбезопасности 1-го ранга товарища Лаврентия Берию и майора госбезопасности товарища Григория Кудрявцева заявление на 36 печатных листах. В нем я более подробно изложил, как было создано на меня фиктивное дело, и все, что было сделано со мной и моей семьей отдельными лицами, работавшими тогда в УГБ УНКВД. В этом же заявлении я написал, что, находясь 26 месяцев в тюрьме, мне из рассказов лиц, находившихся со мной в одной камере, известен ряд преступных действий отдельных работников УНКВД по НСО, которые применяли пытки к арестованным и заставляли их подписывать готовые, сочиненные ими самими (сотрудниками) протоколы и писать показания самих арестованных под их, сотрудников, диктовку.

В настоящем заявлении я излагаю вам известные мне следующие факты. В УНКВД по НСО под руководством врагов начальников УНКВД Григория Горбача и Ивана Мальцева, начальника 4-го отдела Константина Пастаногова, начальника 1-го отделения 4-го отдела Михаила Длужинского занимались политическим вредительством, применяли к арестованным пытки и методы «следствия», позорящие органы НКВД и являющиеся контрреволюционной деятельностью против генеральской линии партии.

О контрреволюционном политическом вредительстве в их работе мне известно следующее.

Арестованный бывший секретарь Октябрьского райкома ВКП(б) города Новосибирска Николай Силантьев рассказал мне, что он работал инструктором в одном из райкомов партии города Москвы. Его жена Фрумкина в конце 1936 года была направлена в Новосибирск на работу в крайком ВКП(б), и вместе с ней приехал в Новосибирск и Силантьев. В Новосибирске он работал вторым секретарем райкома ВКП(б), а в 1937 году он был избран первым секретарем райкома.

Фото: ru.openlist.wiki

После ареста жены он написал и отправил товарищу Сталину телеграмму, в которой изложил о неправильности ареста жены. И просил товарища Сталина дать указание проверить материалы, послужившие поводом ее ареста, так как они являются клеветническими. После направления телеграммы он зашел к секретарю обкома Алексееву и рассказал про телеграмму. Через несколько дней он был арестован. После ареста Силантьева в камеру не поместили, а привезли по распоряжению Константина Пастаногова прямо в кабинет к Большакову.

Там в течение 33 дней ему был устроен конвейерный «допрос», где его пытали. Не выпускали из кабинета, есть давали один раз в день через 3-4-5 дней и не давали спать, заставляя все время сидеть на устроенной для пыток табуретке. Когда он, измученный, на табуретке дремал, то Большаков его избивал кулаками под бок. Пастаногов и Большаков 60 часов его продержали на ногах, пока он не упал на пол, так как ноги у него так опухли, что он даже не мог снять сапоги. Во время применения к нему пыток его два раз заводили в кабинет к Пастаногову, садили на табуретку посередине комнаты и устраивали карусель. То есть вокруг него, сидящего на табуретке, ходили семь сотрудников, среди них он знал только Пастаногова, Большакову и Длужинского, и ругали его нецензурной руганью, тыкали в его тело пальцами и говорили: пиши показания, все равно будешь писать, мы тебя заставим писать, нас больше. Видишь, какой мученик-контрик сидит. И еще ряд других издевательств.

За все 33 дня его нахождения на допросном конвейере Пастаноговым и Большаковым был принят еще целый ряд других издевательств и беспощадная позорнейшая ругань. Все это делалось, чтобы Силантьев начал под диктовку сотрудника писать на себя, что он контрреволюционный право-троцкист и проводил контрреволюционную право-троцкистскую работу. Но писать он не стал, несмотря на все примененные к нему пытки.

На 80-й день пыток, когда он уже был измучен без пищи, сна и избиениями, у него открылся залеченный десять лет тому назад туберкулез и началось кровохарканье. Ему нужно было немедленно лечь в больницу и полный покой, чтобы остановить кровохарканье. Но когда он по этому вопросу обратился к Пастаногову и Большакову, то они ему сказали «напиши нам показания, и мы тебя положим в больницу и будем лечить». Но он не согласился писать ложь. И начал просить, чтобы ему дали возможность полежать на полу в комнате, если они не хотят его пустить в камеру, но получил ответ, если писать не будешь, то здесь сдохнешь. Медпомощи он не получил, и вместо того, чтобы лежать не двигаясь, его заставляли сидеть на табуретке и подбивали ему бока. У него началось сильное кровотечение, и когда его кровью начал заливаться пол в кабинете Большакова, то Большаков ушел договариваться с Пастаноговым, и Силантьева увели в камеру, в которой сидел помощник Пастаногова Франкотель. Когда конвоиры под руки ввели Силантьева из кабинета Большакова в камеру, так как тот не мог уже ходить, то помощник Пастаногова разрезал ему голенища, так как сапоги уже не слазили с ног. Франкотель начал обрабатывать Силантьева, чтобы тот начал писать показания, иначе он умрет здесь в камере от кровотечения. И что после написания показаний тот будет лечиться в больнице и т.д. и т.п. Франк дал Силантьеву бумагу и карандаш, продиктовал ему содержание заявления, и Силантьев написал под диктовку заявление о якобы своей виновности в контрреволюционной правотроцкистской деятельности и сказал, что согласен об этом писать показания.

В этот же день Силантьев был вызван сотрудником Ильиным, где ему принесли отредактированные Пастаноговым протоколы, и он их подписал. После этого его отправили в тюремную больницу. В больницу к нему приезжал сотрудник 4-го отдела (фамилию его сейчас не помню) и привез ему подписывать еще один готовый протокол. Силантьев и этот протокол подписал. При обыске у Силантьева было изъято 700 рублей денег, он, будучи тяжелобольным, подавал несколько заявлений на имя Пастаногова с просьбой выдать ему хоть 50 рублей из его же 700.

В апреле 1938 года в палату тюремной больницы приходил замначальника четвертого отдела Ефим Дымнов, Силантьев и к нему обратился, просил у него, чтобы он выдал ему 50 рублей из взятых у него при обыске 700 рублей. Ефим Дымнов себе все записал и обещал деньги ему прислать, но ни по заявлениям, ни по обещанию Ефима Дымнова Силантьев деньги не получил. Подорванное пытками и допросом здоровье Силантьева все время ухудшалось, и в июле месяце 1938 года он умер. За несколько дней до смерти Силантьев мне сказал: я, наверное, скоро умру. И начал просить меня, что если мне представится когда-нибудь возможность, то написать в ЦК товарищу Сталину все то, что он мне рассказал о своем деле и примененных к нему пытках. Он также просил написать Сталину, что в показаниях его заставили подписать, что он телеграмму хотел послать, чтобы якобы дискредитировать органы НКВД. И что никогда контрреволюционным троцкистом он не был, что все это ложь и подписал он это только в результате пыток. Что сам он уральский рабочий, из семьи рабочего, и что Пастаногов и Большаков замучили его.

Ефим Дымнов Фото: myisk.net

Арестованный Масленников мне рассказал, что приехал в Новосибирск из Урала в начале 1938 года и он был выдвинут директором Сиблестреста. Он проработал шесть месяцев в этой должности и был арестован. Его заставляли писать лично и под диктовку Пастаногова и его помощников, что он является участником контрреволюционной правотроцкистской организации и проводил контрреволюционную вредительскую работу. Когда он отказался это сделать, то его продержали на «конвейере» и выстойке (метод ведения допроса – человека загоняли в одну комнату, ставили лицом к стене и по несколько дней не разрешали садиться и спать – прим. ред.). Несколько раз его ударили в живот, издевались, не давали есть и пить. И наконец он, будучи доведенным до болезненного состояния, вынужден был писать и подписывать все предложенные ему протоколы. После этого его положили в тюремную больницу, а из больницы в тяжелом состоянии перевели во внутреннюю тюрьму УНКВД, где продержали около месяца. Там его заставляли подписывать протоколы очных ставок с другими работниками лесного хозяйства и предупредили его, что если он не будет на очных ставках подписывать протоколы, то его лечить не будут и он умрет в камере.

Масленников подписал все протоколы очных ставок, и только после этого его увезли обратно в тюремную больницу, где на четвертый день он и умер.

Арестованный заврайкома Убинского района Шелегов в декабре 1938 года рассказал мне, что в четвертом отделе под руководством Пастаногова его пытали. Заставляли сидеть на табуретке с подложенными железками, которые резали тело, из ран текла кровь. В течение пяти дней его держали на конвейерном допросе, несколько раз ударили, заставляли стоять на ногах. Когда он уже не мог больше терпеть, то он согласился под диктовку следователя написать на себя и других, что он является участником контрреволюционной правотроцкистской организации, что его завербовал бывший заведующий сельхозотделом райкома ВКП(б) и так далее.

Только после того, как он подписал все протоколы, его положили его в тюремную больницу. В больнице следователь привез из передачи жены папиросы, масло и дал прочесть письмо от нее. Затем сказал ему, что устроит очную ставку с заведующим сельхозотделом райкома партии, который не подписал приготовленные ему протоколы. И что Шелегов должен на очной ставке подтвердить, что тот вербовал Шелегова и что по его заданию Шелегов якобы проводил вредительскую работу в сельском хозяйстве. Когда Шелегов заявил, что он подтвердить на очной ставке это не может, потому как ничего подобного не было. Тогда сотрудник НКВД ему заявил, что если он не подтвердит на очной ставке подписанные показания, то его из больницу выпишут и лечить в камере его не будут. На следующий день в тюремную больницу вторично приехал этот сотрудник, вызвал из палаты больницы Шелегова и договорился с ним, что тот подпишет написанное ими якобы свои показания на очной ставке с заведующим сельхозотделом райкома. Затем вызвали из камеры бывшего завсельхозотделом райкома и Шелегов этот протокол очной ставки подписал, а тот подписал отрицательный ответ, и вот так была проведена очная ставка.

Арестованный райпрокурор Мариинского района Гранин рассказал мне, что Пастаногов и Длужинский держали его семь дней на конвейере и на выстойке. Заставили его подписывать протоколы о якобы его принадлежности к контрреволюционной правотроцкистской организации, отругали его беспощадной руганью и заявили, что все равно подпишешь, тебя заставят подписать. После этого над ним начали еще больше издеваться, пытать и ругать его, в результате он подписал протоколы. После допроса он заболел и лежал в тюремной больнице. Из тюрьмы Гранин подал заявление об отказе от подписанных им показаний и просил, чтобы его вызвал в Москву прокурор для дачи ему лично показаний по его делу и ряду других вопросов.

Арестованный доцент Томского мединститута, член ВКП(б) Викер рассказал мне, что, будучи арестованным, ему бывший начальник Томского ГО НКВД Иван Овчинников предложил дать показания на директора мединститута Григория Розета, якобы тот занимался вредительством в учебе по подготовке кадров. Когда Викер заявил, что он такие показания дать не может, потому что ему об этом ничего не известно, то Овчинников передал его работнику 4-го отделения Сергею Миронову и сказал ему, чтобы он чем угодно добился от Викера подписания показаний.

Григорий Розет Фото: музей "Следственная тюрьма НКВД"

И над Викером начались издевательства и пытки. Сначала его Сергей Миронов держал на конвейере, не давал есть и спать, толкал его, ругал и требовал подписать показания. Викер категорически отказался писать и подписывать фиктивные показания, несмотря на все издевательства. Его поместили в карцер на цементный пол, где в течение 40 дней держали только на хлебе и воде. После этого Викер болел цингой. Медпомощь ему не оказывали и требовали подписать протоколы о контрреволюционной деятельности Розета. Но Викер, несмотря на все пытки, липовые показания не подписывал. В июле 1938 года его этапировали в УНКВД в Новосибирск. От цинги у него было кровоизлияние ног и он не мог двигаться. Лежал в камере, другие арестованные в камере начали требовать, чтобы его положили в больницу, иначе камера объявит голодовку. Только тогда его поместили в тюремную больницу. В сентябре месяце его снова увезли в УНКВД, где Пастаногов три дня его продержал без пищи и сна, требуя уже только «сознаться» в том, что его Розет завербовал. И добились подписи протокола.

Сергей Миронов Фото: myisk.net

Арестованный секретарь парткома редакции газеты «Советской Сибири» Охотчинский рассказал, что его несколько дней под руководством Пастаногова держали на конвейере без пищи и сна. Выбивали из-под него табуретку, на которой он сидел, несколько раз ему ткнули кулаком в бока. До допросного конвейера его держали в специально устроенной для пыток холодной камере с сырыми и покрытыми снегом стенами.

Несмотря на все примененные к нему пытки, он отказался писать и подписывать липовые протоколы. И ему предъявили выписанный ордер на арест его жены и сказали: если не будешь писать, то арестуем жену. И он, желая спасти жену от ареста и гибели двух своих детей, согласился подписать продиктованные ему показания и протоколы. Находясь больше года в тюрьме в самых тяжелых условиях и в результате примененных к нему пыток, он заболел, и в январе 1939 года он уже не мог ходить. Лежал в тюремной больнице с сильным кровотечением. Охотчинский подал на имя прокурора СибВО несколько заявлений об отказе от всех подписанных им фальшивых протоколов и рассказал о примененных к нему пытках при допросе. В январе 1939 года был уже при смерти.

Арестованные бывший завгорздрава и ФТИ Томска Евгений Жудро и главный бухгалтер Кузбассугля Федулов рассказывали о конвейерном допросе и запугивании арестами жен. Обещая, что им будет небольшое наказание по их делам, их заставили подписать на себя и других коммунистов протоколы, что те и они являются контрреволюционерами, занимались вредительством, диверсионной и террористической деятельностью. После этого им отдавали передачи, устраивали переписку с семьей и так далее.

На фото коллектив института физических методов лечения. Томск, 1934-37 годы. Евгений Жудро в белом халате Фото: nkvd.tomsk.ru Фото: ru.openlist.wiki

Перед судом Военной Коллегии в октябре-ноябре 1938 года началась усиленная обработка их и других арестованных и подготовка их к суду. По указанию Мальцева и Пастаногова другие арестованные вызывались из камер, спрашивали, в чем те нуждаются, устраивали вещевую и продуктовую передачу, брали письма семье и давали письма от семьи. Все это делалось для того, чтобы они подтверждали на Военной Коллегии и прокурору подписанные ими показания. Если этого арестованного должны были судить, то с вечера предыдущего дня арестованные с вещами вызывались из камеры, вещи оставлялись в дежурке. Арестованного угощали ужином или обедом из столовой, буфета, затем давали обвинительное заключение, требовали подтверждать подписанные им лживые показания на суде. Здесь же, в комнате у следователя, арестованный в эту ночь спал, и на следующий день его выводили на суд.

После заседания Военной Коллегии в камеры по заданию Мальцева и Пастаногова заходил начальник ДПЗ (дом предварительного заключения – прим. ред.) Сергей Корнильев и называл фамилии всех, кто отказался на ВК от своих показаний, и уходил из камеры. Создавалось такое впечатление, что их, как отказавшихся от своих показаний, ведут расстреливать. Через пару часов Корнильев снова зашел в камеру и заявил оставшимся арестованным — приговоренным к расстрелу, что в связи с тем, что они на ВК подтверждали свои показания, то в отношении них как разоружившихся руководство УНКВД посчитало приговор к расстрелу слишком жестоким. И они подняли ходатайство перед правительством об отмене этого приговора, и по их ходатайству правительство приговор к расстрелу им отменило. И каждому из арестованных давали расписаться, «мне объявлено, что приговор ВК отменен». В этот же день и на следующий день каждый из арестованных вызывался Пастаноговым, и им говорили, что они должны еще раз, в присутствии прокурора, подтвердить подписанные ими показания и больше им расстрела не будет.

Сергей Корнильев Фото: музей "Следственная тюрьма НКВД"

Жудро после допроса ослеп, а Федулов сильно заболел. Оба они в марте 1939 года лежали в тюремной больнице.

Арестованный секретарь Панкрушихинского райкома ВКП(б) Босых рассказал мне, что ранее арестованный и работавший с ним Радько, после избиений и допроса подписал на себя и Босых протокол. В нем говорится, что он и Босых являются контрреволюционерами — троцкистами. После этого Радько передали письма из дома, деньги и литературу. Сам Босых ничего не подписал из лживых протоколов, несмотря на то, что его держали в камере и пытали. Босых заболел, не мог ни ходить ни стоять. И поэтому ему конвейерный допрос с избиениями не устраивали, он из камеры с кровохарканием был положен в тюремную больницу.

Арестованный директор конфетной фабрики Харьков должен был подписать показания на знакомых ему коммунистов. Что они им завербованы и что он знал о принадлежности к контрреволюционной право-троцкистской организации несколько десятков человек. За это Харькова кормили обедом, ужином и завтраком из ресторана, передавали передачи и письма от семьи, деньги и литературу. В результате Харьков под диктовку следователя и по своей инициативе записал в протокол несколько десятков коммунистов, как принадлежащие к контрреволюционной право-троцкистской организации. И пару десяток человек, которые были им якобы лично завербованы.

В камере Харьков говорил, что нужно как можно больше записывать коммунистов в протоколы, что они контрреволюционеры. И чтобы было больше арестовано, тогда в ЦК быстрее обратят внимание на арест коммунистов и их освободят . А мы будем в дружбе со следствием, получать передачи и так далее. Вписанные Харьковым в протокол коммунисты арестовывались, у них выбивались показания. Харьков использовался на очных личных ставках.

страница рапорта Бориса Сойфера Фото: музей "Следственная тюрьма НКВД"

Пастаногов для этой цели использовал своего помощника Франконтеля. Он ему оборудовал камеру с постелью, устроил ему питание из ресторана по выбору в меню, давал ему деньги, литературу, газеты, свидания и переписку с женой и так далее. И этот махровый троцкист- провокатор являлся основным помощником по уничтожению отдельных невиновных коммунистов, даже в камере ему предоставили возможность проводить контрреволюционную троцкистскую работу, клеветать на партию и ее вождей. И арестовывать невиновных людей. Помощником Франконтель пробыл с конца 1936 года до марта 1939 года, в марте 1939 года Пастаногов держал Франконтеля держал в шестой камере в тюрьме с арестованными и мариинским прокурором Граниным. Так же как и Франк Онтель на протяжение двух лет в камерах в качестве помощника врагам Мальцеву и Пастаногову содержался известный бандит и троцкист Оберталер. Этот провокатор использовался всеми отделами, он подписывал любые показания на арестованных. Выходил на очные ставки с арестованными, даже таких, которых он не знал и не видел. На очных ставках подписывал протоколы, какие бы следователями написаны бы не были. Кроме того, он в камерах обрабатывал арестованных, что нужно подписывать и писать ложные показания, так как это якобы нужно партии и так далее. За это он получал деньги и продукты.

После каждого вызова Оберталер возвращался в камеру и приносил колбасу, папиросы, рыбу, масло, белую булку. Это была ему оплата за подписи протоколов. По рассказал бывшего начальника оперпункта НКВД станции Инская товарища Валицкого, Оберталера использовали до конца 1938 года, а затем его увезли и расстреляли, так как на него имелся приговор еще вынесенный в 1937 году, но он о нем не знал.

По рассказам арестованных перед судом Военной Коллегии в июне, июле 1938 года и октябре-ноябре 1938 года обрабатывали арестованных, которые подписывали лживые показания следующим образом. В камере в УНКВД на стенах писали фамилии арестованных,что якобы они приговорены на сроки 15, 12, 10 8, 5 и 3 года. Среди них была и фамилия бывшего секретаря новосибирского горкома Миллера, что ему дали 15 лет. Затем в камере было сочинено письмо, якобы оставленное арестованным, который приговорен к расстрелу. И в письме было написано, что я поверил совету, и на суде отказался от своих показаний и меня приговорили к расстрелу, никому ничего не верьте, передайте моей семье, что меня расстреляли и так далее. Когда делались эти надписи на стене дверей и в других местах в приводной камере, то клали это письмо. В эту приводную камеру под предлогом обыска (или мелкого ремонта) переводились другие арестованные, которых готовили к суду ВК, они читали эти надписи, находили оставленное письмо. И все это как новость передавалось по камерам всем арестованным. В действительности фамилии арестованных, которые были в приводной камере, что получили сроки в 15, 12, 10, 8, 5 лет и были в большинстве своем Военной Коллегий приговорены к расстрелу.

Фото: ru.openlist.wiki

Арестованный научный работник томского мукомольского элеваторного института Михаил Морозов рассказал, что когда вызвали на допрос в Томский ГО НКВД, то сотрудники Пучин и Миронов несколько дней его держали на конвейере и на выстойке. Ругали и избивали, требуя от него, чтобы он писал показания на себя. Он отказался писать такие показания, мотивируя тем, что он никем не завербован и никакую контрреволюционную работу он не проводил и ничего не знает. Тогда Миронов ему заявил, что составит акт, что он, Морозов, отказался писать показания и что его по этому акту расстреляют. До вызова на допрос Морозов был посажен в камеру, где сидели арестованный поп. И тот рассказал Морозову, что на допросе нужно подписывать все, что требует следователь, тогда по суду можно получить срок, а если отказываются подписывать, то следователь составляет акт на арестованного, и по этому акту как «несознавшегося» его расстреляют без суда.

Когда же Миронов заявил Морозову, что того расстреляют, и потребовал подписать акт, на что Морозов опять отказался, что Миронов отправил Морозова в отдельную камеру. И сказал, что тот в этой отдельной камере и будет расстрелян. Морозов пробыл в этой камере несколько часов, потом постучал и заявил, что согласен писать любые показания. В октябре 1938 года Морозова привезли в Новосибирск в УНКВД на суд Выездной Сессии Военной Коллегии, но на суд он вызван не был. В Новосибирске из тюрьмы он подал заявление на имя прокурора СибВО об отказе от подписанных им лживых показаний и методах примененных к нему Пучиным и Мироновым.

Начальник Транснарпита Кузнецкого отделения железной дороги Воронцов рассказал мне, что в Сталинском ГО НКВД он был на конвейре 13 дней у Александра Ровинского. Его оставляли без сна и пищи, избивали и ставили на выстойку (выстойка - «сотрудники НКВД ставили лицом к стене арестованного и по несколько дней не разрешали садиться и спать до тех пор, пока те не давали показаний -прим.ред.). И заставляли подписывать протоколы, что якобы по его заданию уборщица подожгла овощехранилище и что он занимался вредительством. Все это он подписал под физическим принуждением и потому, что ему показали ордер на право ареста его жены. А у него четверо или шестеро детей. Старшему всего 16 лет. Он, желая спасти семью и чтобы его больше не пытали подписал все протоколы, на себя и других о контрреволюционной деятельности. Он рассказал о пожаре на пожаре овощехранилище, и что там сгорела картошка на две тысячи рублей. Уборщица при топке печи допустила халатность, после пожара им был составлен акт, и отправлено в прокуратуру и НКВД. Он сам ходил в НКВД и к прокурору и требовал, чтобы её привлекли к ответственности, но её не привлекали, и он его уволил. А через год ее допросили, где она рассказала, что овощехранилище она подожгла по заданию Воронцова. И он ее уволил, чтобы она сбежала.

В течение года его содержали в камерах, где были самые тяжелые условия, не было даже места где лежать, кормили очень плохо, передачи он не получал, кроме одной. И то за то, что подписал протоколы. В результате истощения заболел туберкулезом. Когда у него началось кровохарканье он начал просить, чтобы его положили в больницу и оказали ему медпомощь. Но этого сделано не было и он оставался лежать в камере. В июне его этапировали в Новосибирск на суд Военной Коллегии и из вагона привезли в тюремную больницу, где через два месяца он умер.

на фото Александр Ровинский Фото: myisk.net

Арестованный рабочий забойщик Беловской шахты Ветров рассказал мне, что был выдвинут на курсы и после окончания курсов был избран секретарем парткома шахты. Его арестовали в начале 1938 года. От него требовали, чтобы он признался в том, чтобы занимался вредительством и диверсионными актами. Когда он доказывал, что он никогда контрреволюционером не был, что он был рабочим стахановцем, получал премии за перевыполнение норм выработки в шахте. Начальник Беловского РО НКВД пять дней держал его на ногах на выстойке, не давал есть и пить, несколько раз его били ногами в живот. Под принуждением и примененными к нему пытками подписал все протоколы, которые были написаны следователем. Он говорил, что будет суд, я от всего откажусь, это ложь, меня принудили все подписывать на себя и других.

После того, что он подписал протоколы, его этапировали Кемеровскую тюрьму, где были ужаснейшие условия содержания арестованных. Камеры были переполнены до того, что арестованные в камерах могли только стоять на ногах, кормили один раз теплой водой с какой-то зеленью. Он заболел туберкулезом, в августе 1938 года его привезли в Новосибирск в УНКВД на суд ВК судить, но в связи с отзывом ВК из Новосибирска его не судили. Его положили в тюремную больницу.

В феврале или в марте 1939 года его вызывали из больницы работники 4-го отдела УНКВД, и он им заявил, что от всех своих показаний он отказывается. Рассказал, как его заставили их подписать, но эти работники видя его состояние здоровья, что скоро умрет ничего не записали и уехали. В 20-тых числах марта Ветров умер. Перед смертью он спросил, за что меня в 30 лет угробили. У меня останется жена и двое детей, а за что я погибаю?

В июле 1938 года в тюремную больницу был привезен из тюрьмы под названием «Птичник» (бывший инкубатор, превращенный во временную тюрьму-прим.автора) радист. По рассказам других больных из этой же тюрьмы этот радист в результате примененных к нему пыток при допросе сошел с ума. Но вместо того, чтобы его отправить в психиатрическую больницу, его несколько месяцев держали в камере. Однажды в камеру принесли бочку с супом для 250 арестованных, этот радист бросился с головой с горячим супом и обварился. Его увезли в больницу и на второй день он умер.

Дела сотрудников НКВД

Бывший начальник НКВД Сергей Вакуров рассказал мне, что работая ранее в Абакане, он знал Носкова, который был арестован и осужден в конце 1936 года по Кемеровскому делу. Он рассказал, что у них в районе прошло общее собрание, где он выступил с призывом коммунистов к бдительности и борьбы с контрреволюционными троцкистами. И тут же привел пример, что он, работая в НКВД, не был достаточно бдительным. В 1935 году он приехал в Кемерово, чтобы поехать в УНКВД в Новосибирск, и решил подождать поезд в фельдсвязи Кемеровского ГО НКВД. На столе в комнате фельдсвязи где он ждал, лежала абонентская телефонная книжка, он ее открыл и увидел Носкова. Сразу же позвонил ему и выяснил, что тот Носков ранее работал в Абакане и теперь в Кемерово. Носков пригласил его выпить чаю, так как до поезда оставалось еще шесть часов. Вакурову сотрудники фельдсвязи показали и рассказали, где находится квартира Носкова. Вакуров выпил чаю, поговорил о работе и уехал. Больше Носкова не видел. И на партийном собрании района показал, как пример, что он как работник НКВД, не был достаточно бдительный и был у врага народа Носкова. И даже пил чай.

Это его личное выступление послужило поводом ареста особо уполномоченным Иваном Ольшанским. Им было создано фиктивное дело по обвинению в контрреволюционном троцкизме, которое было направлено на Особое совещание. Только через год нахождения Вакурова под следствием в тюрьме Особое совещание уголовное дело прекратило. И предложило Вакурова освободить. Но распоряжение Особого совещания об освобождении Вакурова прибыло только через два дня после его смерти. Ольшанский замучил Вакурова в тюрьме.

Иван Ольшанский Фото: myisk.net

Еще одно дело Ольшанский завел на оперуполномоченного Усть-Калманского района Евдокима Васильева. Васильев рассказывал, что в конце 1936 года был на курорте возле Ленинграда. Им принесли газеты с приговором над Московским контреволюционным троцкистским центром. В их компании было семь человек и когда они их прочли, то но начали говорить, в том числе и он, что вот сволочи, какими гадами они оказались, очень хорошо, что суд вынес им такой жесткий приговор. Позже в санатории, перед сеансом в кино, он поспорил из-за девушки с двумя милиционерами, которые тоже там отдыхали и тоже сидели на скамейке, когда обсуждали приговор. В ходе ссоры милиционеры ему сказали: ты у нас будешь помнить. Через три месяца после приезда с курорта его вызвали в Новосибирск и арестовали, по поступившему от милиционеров заявлению. В нем говорилось о том, что, якобы, когда читали приговор Васильев восхвалял Григория Зиновьева. Говорил, что тот когда-то был председателем Коминтерна, и у него были свои труды по истории партии. Сам Васильев этого разговора не отрицал и сказал, что говорили о том, кто и где из осужденных ранее работал. Сам Васильев сказал о некоторых, в том числе и о контрреволюционном бандите Зиновьеве, что тот как раз был снят с должности председателя Коминтерна. И что его история партии была, как контрреволюционная изъята. И начал спорить с одним из милиционеров, который позже и написал заявление.

Ольшанский вел это дело и он отказал Васильеву в допросе других свидетелей, которые вместе с ним читали газету и слышали его спор с милиционером. Отказано было и впроведении очных ставок. Чтобы еще больше скомпрометировать Васильева, Ольшанский подшил в дело изъятое при обыске дело с документами о вступлении Васильева в партию, валявшееся у него на этажерке написанное похабное стихотворение «Лука Мудище». А потом заявил, что сам Васильев подшил стихотворение в свое партдело. Васильева осудили на восемь лет лишения свободы и на три года поражения в правах. Крайне тяжело было всем сидевшим в камере с Васильевым видеть его состояние. В камере он плакал. Васильеву было всего 27 лет, он только что женился на девушке, которая была на третьем месяце беременности.

Фото: ru.openlist.wiki

Другой бывший оперуполномоченный УНКВД Алексей Максимов сидел со мной в камере в 1937 году. О его деле мне известно следующее. Арестовали группу железнодорожников на станции Рубцовка, и чтобы дело было «красивым», нужно было, чтобы в нем был и сотрудник УНКВД. Максимов до органов работал в Рубцовке машинистом. Некоторые арестованные его знали. В доносе одного осведомителя Максимов якобы тоже являлся участником контрреволюционной троцкистской организации. Максимову было известно, что того осведомителя при вызове подписывать протоколы, в том числе, и при подписывании готового отпечатанного протокола на Максимова, поили в кабинете пивом, носили из ресторана обеды, завтраки и ужины .

Когда дело Максимова было передано в Трибунал, осведомитель, отвечая на вопросы Максимова, был вынужден отказаться от своих показаний. И заявить, что они фиктивные. Трибунал был вынужден Максимова оправдать и из под стражи освободить. Когда сотрудники бывший замначальника Управления НКВД по Западно-Сибирскому краю Александр Успенский и его сотрудники Александр Невский и Андрей Волков узнали, что Максимова оправдал трибунал, то Успенский написал Ежову, чтобы дело Максимова военная коллегия Верховного суда не утвердила и прислала его обратно в УНКВД на доследование и вторичное рассмотрение на суде. Через три месяца после освобождения Максимов был вторично арестован. От того осведомителя и других арестованных требовали вторично подтвердить протокол. Но они отказались подписывать, так как были недовольны тем, что их сразу, после подписания первых протоколов вернули в камеры и перестали хорошо кормить и поить. Максимова продержали несколько дней в доме предварительного заключения (ДПЗ) и увезли обратно в тюрьму. Его дело было передано в аппарат особоуполномоченного и поручено сотруднику Шнейдерману. В сентябре 1937 года Максимова осудили на пять лет. Сергей Миронов и Григорий Горбач являются убийцами его жены, которая осталась с двумя детьми, сильно заболела и умерла.

на фото Александр Успенский Фото: музей "Следственная тюрьма НКВД"

С августа по 25 октября 1938 года со мной в тюремной больнице Владимир Садовский. Он был бывшим работником третьего отдела Сиблага. Голодал 105 дней, в больнице его кормили искусственно. Причина его голодовки была в следующем. Его мобилизовали в органы УНКВД в 1937 году. Там его заставляли создавать фиктивные дела, делать липовые контрреволюционные организации и увязывать людей, которые друг друга не знали и никогда не видели, в эти организации. Он отказался это делать и высказался против создания таких фиктивных дел. Доказывал, что арестовывают много честных рабочих, из бедных колхозников делают липовых кулаков. Садовский был в начале 1938 года из органов уволен и затем арестован. Он мне сказал, что «я сижу и меня расстреляют за то, что я был слишком наивным и добивался честности и справедливости, не желая убивать честных невиновных людей». После ареста его сделали участником контрреволюционной шпионской организации.

Продержали на конвейерном допросе 20 суток, не давали есть и пить, заставляли долго стоять. Несколько раз его избивали требуя от него подписать протокол, что он является участником шпионской организации и был шпионом. Он этот протокол не подписывал и в последний раз его избили до потери сознания, взяли его рукой и подписали протоколы. Когда после потери сознания он пришел в себя, ему показали, что все уже подписал и объявили, что дело следствием закончено. Из камеры он подал несколько заявлений на имя Николая Ежова и Андрея Вышинского. Там он подробно описал уничтожение совершенно ни в чем невинных людей по фиктивным делам, против которых он выступил. В знак протеста, что над издевались, пытали до потери сознания и его рукой подписали протоколы. Он объявил голодовку и требовал, чтобы его допросили по делу, но никто его не вызывал и не допрашивал. В октябре 1938 года он заявил замначальнику тюрьмы Прудникову, что он подпишет все бумаги и снимет голодовку. Когда Прудников пришел, то Садовский сказал, что голодовку не снимет, а хочет, чтобы его вызвали, где он даст подробные показания по делу, как с него взяли подписи под протоколы. Прудников пообещала все передать. В итоге на 105 день голодовки Садовского увезли из палаты. И он мне сказал, что меня везут к корыту стрелять, если ты останешься живым, я прошу тебя, напиши все то, что я тебе рассказал. Если даже меня убьют, партия снимет позор врага народа с моего ребенка.

Еще один 26-летний сотрудник Кацен был арестован 10-го февраля 1937 года. Его обвинили в том, что в 1927 году в Житомире, когда ему было 16 лет, он якобы на комсомольском собрании выступал в защиту контрреволюционной троцкистской оппозиции. Но в апреле 1937 года Особым Совещанием дело было прекращено и Кацена освободили из-под стражи. Кацена уволили из органов и он устроился работать в организацию «Запсибзолото» в Бийске. Через несколько месяцев Кацена вторично арестовали, обвинили в участии в контрреволюционной правотроцкистской шпионско-диверсионной организации. И июне-июле 1938 года расстреляли. Сидевший со мной в камере сотрудник НКВД Николай Суров рассказал, что под пытками его заставили подписать протокол, что он завербовал Кацена и вместе с ним проводил контрреволюционную троцкистскую деятельность в пятом отделе УГБ УНКВД. Он также рассказал, что Кацена сильно пытали и били. Его лицо и голова были забинтованы и сам под конец он ходить не мог ходить. При очной ставке Сурова и Кацена, Кацен только кивнул головой и тут же его увели.

Фото: музей "Следственная тюрьма НКВД"

Арестованный бывший сотрудник УГБ Шубин рассказал мне, что сотрудник Юрин продержал его на конвейерном допросе 12 дней без сна и пищи, из них 8 дней его держали на выстойке. От нее так опухли ноги, что он уже не мог ни стоять, ни ходить. Ботинки на ноги не налезали из-за этого, и тогда Юрин бритвой вырезал у него из пальто подкладку, чтобы Шубин мог завернуть опухшие ноги. Шубину начал мочиться кровью и подписал выданный ему протокол о своем участии в контрреволюционной право-троцкистской организации. И только потом Шубина увели в камеру.

Арестованный бывший сотрудник Феликс Бебекаркле рассказал, что он был на конвейерном допросе у Леонтия Хапугина 14 суток без сна и пищи. Его держали на выстойке 5 дней, избивали линейкой, угрожали избить его в наручниках до смерти. Также угрожали арестом жены, которая была на восьмом месяце беременности. И устроили инсценировку ареста и допроса жены в соседней комнате. В итоге Бебекаркле вынужден был подписал протокол о том, что он состоял в контрреволюционной троцкистской организации. Его заставили вписать в «протокол допроса» часть людей, которых он совершенно не знал и никогда не видел. После того, что он подписал протокол, Хапугин взял передачу от жены Бебекаркле и ее присвоил.

На фото Феликс Бебекаркле

Бебекаркле еще мне рассказал, что когда работал в органах, то присутствовал при исполнении приговоров. Он говорил, что было очень много выкриков арестованных, которых расстреливали, таких, как «Да здравствует товарищ Сталин» и «Мы не виновны, за что нас убивают».

Акт по расстрелах, подписанный Феликсом Бебекаркле Фото: myisk.net

В ДПЗ со мной в камере находился начальник административно-хозяйственного отделаГригорьев, которого арестовал бывший замначальника УНКВД по Западно-Сибирскому краю Александр Успенский только за то, тот отказался исполнять его указания. Григорьев осмелился заявить Успенскому, что не будет выполнять его указаний, так как они являются вредительскими и направлены против указаний партии и правительства. Успенский написал Генриху Ягоде об исключении Григорьева из партии. Тут же создали фиктивное дело на Григорьева о злоупотреблениях в его работе. Дело Григорьева дали вести сотруднику НКВД Савелию Трушу. После него он был повышен в звании с сержанта на младшего лейтенанта. В камеру к Григорьеву подсаживали завербованных сотрудниками НКВД людей. Им выдавали деньги и обещали освободить, лишь бы только «угробить Григорьева». Сам Григорьев объявил голодовку и голодал 20 дней. Во время «следствия» по созданному фиктивному делу Григорьев рассказал о методах ведения своего дела, но его никуда не послали. Когда дело поступило к прокурору, то он вынужден был Григорьева из под стражи освободить, а дело вернуть в УНКВД на доследование. Успенский же добился осуждения Григорьева по этому делу без всякого доследования и Григорьева трибунал осудили на три года.

Про арестованных другими отделами

Арестованный профессор математики и директор Томского Научно-Исследовательского номерного института математики и механики Лев Вишневский рассказал мне, что к ним в конце 1937 года из Москвы был направлен еврей, эмигрировавший из Германии в СССР (Фритц Нетер — прим.ред.). Он и этот немец были арестованы Томским ГО НКВД. Вишневского из камеры вызвал к себе начальник третьего отделения Александр Романов и заявил, что его показания нужны для правительства и партии. Необходимо, чтобы профессор сказал, что его шпионскую диверсионную организацию завербовал немецкий профессор, который приехал к ним работать. Вы подпишите показания, попросил Романов Вишневского, что вы шпион и диверсант, это так нужно, такая обстановка. «Ведь вы, рассказал Вишневский, по происхождению из дворян и говорите, что вполне советский человек. И все время работали честно для укрепления вооружения Красной армии, так если это в действительности так, то мы с вами долго по вопросу показаний разговаривать не будем. И создадим вам хорошие условия, будете иметь литературу, передачи и свидания с семьей. Подпишите показания и этим поможете советской власти и партии вести борьбу в Германии с фашизмом».

Лев Вишневский в своем рабочем кабинете. Фото: музей "Следственная тюрьма НКВД"

При разговоре с Вишневским Романов открыл в своей комнате шкаф и показал лежащее в шкафу охотничье оружие. Романов сказал ему, что вот ваше оружие, мы без вас произвели обыск и временно его изъяли, оно будет храниться у меня в шкафу. А вы скоро поедите в Москву, там будете работать по своей специальности и вести научную работу и жить в прекрасных условиях. В НКВД хорошие научные лаборатории и Ваш арест — временное заявление. Мы вас как военного специалиста ценили и прочее. После этого разговора Вишневский согласился подписать протокол, что он шпион и диверсант. После этого Романов устроил ему регулярную передачу вещей, продуктов и денег, перевел его в лучшую камеру. А через несколько дней передал Вишневскому несколько протоколов, где были вписаны знакомые ему военные работники в Москве и Ленинграде. Все они были вписаны как участники контрреволюционной шпионско-диверсионной организации.

На фото Александр Романов Фото: myisk.net

Я начал спорить с Вишневским и заявил, что он антисоветский человек. И что правильно арестован. И на поставленный ему вопрос, что раз он подписал протоколы, то это очевидно правда, что все перечисленные военные работники являлись участниками контрреволюционной шпионско- диверсионной организации, то Вишневский ответил: «НКВД это океан, а мы песчинки». Раз НКВД говорит, что так нужно, и нужно подписывать мне беспартийному, что я шпион и диверсант. Раз для советской власти и партии нужно, то коммунисты и должны в первую очередь подписывать. Ну я подписал на московских и ленинградских военных работников . Ибо большинство из них коммунисты, пусть они и помогают органам НКВД.

В апреле 1938 года Вишневский заболел и лег в больницу. Он очень жалел, что из-за болезни не успел увидеться с прокурором и подтвердить ему свои показания. И что затягивается суд. В августе он умер в тюремной больнице. (прим.ред. - в 1988 году была проведена почерковедческая экспертиза, которая подвердила, что подпись Льва Вишневского была подделана).

Фото 1937 года из следственного дела Льва Вишневского Фото: музей "Следственная тюрьма НКВД"

Арестованный работник штаба СибВО Ландовский в январе 1939 года рассказал мне, что после ареста его несколько дней держали на выстойке. Еще 10 дней он провел на конвейерном «допросе» без сна и пищи. Каждый день в комнату, где стоял на выстойке и сидел на табуретке, вбегали по два-три человека и его избивали. Ломали ему хребет, ездили на нем верхом и били его по бокам, требуя подписания протоколов. В них говорил, что он организовал контрреволюционную шпионскую организацию и завербовал в нее трех человек. Которых он не знал. После пыток и избиений Ландовский протоколы подписал и ему провели очную ставку с одним из «завербованных». Они посмотрели друг на друга, так как до очной ставки никогда не видели и не знали друг друга, и усмехнулись друг другу, У второго арестованного Ландовский спросил фамилию, и тут его следователь его за это отругал.

Ландовского арестовали летом и у него не было никакой верхней одежды. Его содержали под стражей в холодном деревянном бараке и он требовал, чтобы ему передали одежду из дома. Но ее не передавали. В декабре 1938 года из-за этого он объявил голодовку, голодал 18 дней, но его насильно кормили в тюремной больнице. Только на 18 день голодовки ему передали из дому одежду и он голодовку прекратил. В январе 1939 года после того, как дело было возвращено Особым совещанием, ему переделали статью со шпионажа на вредительство по 58-7 УК.

Арестованные юристконсультант ЦК Союза угольщиков Касовский, электросварщик Новосибирского судостроительного завода Киселевский, буфетчик судостроительного завода Зобин, и начальник организации «Заготзерно» Шамонд рассказали мне, что их заставили подписать протоколы, согласно которым они были шпионами. От них также требовали подписать протоколы о завербованных якобы ими людей, которых они никогда не видели. Шамонд говорил, что он подписал протоколы словом «неправда» вместо подписи. Зобин рассказал, что на допросе следователь спросил у него анкетные данные, угостил его папиросой, посадил его в стороне и ничего больше не спрашивал. А затем сам стал писать, написал пять листов протокола допроса и постановление. Затем еще раз угостил папиросой, велел сесть у стола и сказал: ну, Зобин, подпишите. Зобин взял написанные листы и хотел прочесть, на что следователь емуответил, ну подпишите сначала, а после будете читать. О вас тут ничего не написано. Зобин подписал четыре листа и когда стал подписывать пятый, то увидел запись «250 голов скота и фамилию людей, которых он не знает». Зобин спросил, что это за 250 голов скота и фамилии людей, ведь я их не знаю. Дайте мне, их я прочту, что там написано. Вместо этого следователь хотел схватить последний лист, но Зобин не дал и оторвал нижнюю часть листа со своей подписью. Тогда следователь его ударил. Зобин упал на пол и с ним начался припадок. От криков Зобина сбежались тюремные надзиратели и находившиеся в тюрьме следователи и Зобина унесли в камеру. После того, как он пришел в себя после припадка, он в знак протеста объявил голодовку. Зобина положили в тюремную больницу, где он проголодал шесть дней. И в начале марта его увезли из больницы в УНКВД и говорят, что его расстреляли.

Кисилевский был по национальности литовец, Родился и вырос в СССР. Родителей и родственников не имел, работал на судостроительном заводе и жил в общежитии. Когда его арестовали, то в протоколе записали и заставили его подписать, что он по национальности поляк. По всем документам и паспорту он был литовцем, но его фамилия была переделена с Кисилес на Кисилевского. Его обвинили, что том, что он был завербован в польскую шпионскую организацию. В тюрьме «Птичник» он встретил человека, которого заставили подписать протокол, где написано, что именно он и завербовал Кисилевского.

Арестованный работник управления томской железной дороги Мостовенко рассказал, что он был во время допроса избит. Его допрашивали без пищи и сна четыре дня. И заставили подписать фальшивые протоколы, что он шпион и диверсант. Он также рассказал, про пытки и издевательства над арестованными начальником оперпункта станции Новосибирск Александром Подберезкиным.

Тот со своими сотрудниками устраивали выстойку арестованных, ставили их по сторонам комнаты Красного уголка по 4-6 человек. Посередине комнаты на стуле сидел сотрудник, который заставлял этих арестованных стоять лицом к стене не двигаясь. Ни есть, ни спать никому не давали, в уборную не пускали. Арестованные оправлялись в брюки. Если кто-либо пробовал сесть на пол или отойти от указанного ему места, то дежурный вызывал из кабинетов других сотрудников и этого арестованного избивали. Там же, где избивались арестованные и справляли нужду в брюки, висели портреты вождей партии и правительства. Когда арестованные говорили Подберезкину и другим сотрудникам, что ведь это позор. И что в красном уголке перед портретами вождей партии и правительства, и при наличии Сталинской конституции, вы так над нами издеваетесь и избиваете нас. И обвиняете нас в том, чего мы не делали. В ответ арестованные получали беспощадную ругань и явно контрреволюционные ответы в адрес Сталинской конституции и правительства.

Что я сам видел

В июне 1938 года в два часа ночи в тюремную больницу в палату внесли арестованного ответственного исполнителя «Автогужтреста» (фамилию Борис Сойфер забыл — прим.ред.). Его принесли из кабинета следователя. Бока и спина у него была вся в синяках, он был без сознания и еле дышал. В четыре часа ночи он пришел в сознание, но говорил с большим трудом, еле выговаривая слова. Он рассказал, что его бросили на пол, избивали в кабинете следователя ногами за то, что он отказался подписать написанный следователем протокол о своем участии в контрреволюционной организации. И что за это ему отбили почки.

Как только он начал говорить, в палату пришел следователь и хотел забрать его обратно. Дежурившая надзиратель Безродных отказалась его выдавать без дежурного. Следователь ушел и через несколько минут вернулся с дежурным и двумя надзирателями, так как этот избитый арестованный не мог ходить. Надзиратели его стащили с койки, один из них взял этого арестованного за грудки, а второй толкал его сзади. И как корову утащили его в кабинет к следователю и бросили его на пол. Санитаркой в этот день в тюремной больнице дежурила Лебедева Татьяна. Она ходила в комнату к следователю и носила для этого избитого арестованного медикаменты. Фельдшером в этот день в больнице дежурил Глазков Григорий, который принимал и выдавал этого избитого арестованного следователю обратно в кабинет. Надзирательница Безродных видела синяки на теле арестованного от нанесенных побоев. Допросом перечисленных работников тюремной больницы можно узнать фамилию арестованного и следователя избивший его до смерти. Этот арестованный был и положен в больницу, чтобы скрыть смерть от избиения. Следователь, избивший его, думал, что убил его. Но когда оказалось, что этот арестованный еще живой и начал еле говорить, то боясь, что утром врач увидит его избитого и предаст это дело огласке, ночью утащил обратно к себе в кабинет и бросил его на голый пол.

На фото Борис Сойфер, 1939 год, после выхода из Новосибирской тюрьмы. Фото: myisk.net

В самой тюрьме под землей был устроен карцер , куда сажали избитых арестованных, чтобы другие арестованные их не видели избитыми. Карцера также использовались как метод заставить арестованного подписать написанным следователем протоколы. Я сейчас не помню фамилии избитых арестованных, которые были карцерах тюрьмы и в карцере под землей, но все это можно установить. Если начальник тюрьмы честный коммунист, то он сам должен рассказать все то преступное, что делали у него в тюрьме отдельные работники четвертого отдела УНКВД под руководством Константина Пастаногова.

Я изложил Вам о известных мне фактах извращения и контрреволюционного политического вредительства врагов, которые работали в УНКВД по НСО. Я считаю необходимым сообщить Вам, что очень много таких фактов по созданию фиктивных дел знают и другие сотрудники: Балицкий, Ромшенич, Феликс Бебекаркле, Корполев, Шубин. Если найдете нужным допросить, то они еще больше сообщат Вам о вражеской деятельности отдельных преступников в УНКВД по НСО. Эти товарищи писали на Ваше имя по несколько заявлений о таких фактах. Я лично, еще находясь под арестом, из камеры писал на Ваше имя ряд заявлений об этих фактах, но эти заявления при руководстве УНКВД Григория Горбача, Ивана Мальцева, Александра Ровинского, и Константина Пастаногова к Вам не доходили. А в июне 1938 года Иван Мальцев запретил совсем давать бумагу и заявления. И до приезда начальника УНКВД товарища Григория Кудрявцева бумагу на заявления в тюрьме не давали. Враги Мальцев, Ровинский и Пастаногов боялись заявлений, чтобы не разоблачили их вражескую деятельность. Сейчас я имею возможность написать Вам все известные мне факты преступной деятельности лиц носившие удар партии и родине.

Своим партийным долгом считаю сообщить Вам эти известные мне факты. 25. 05. 39. Борис Сойфер.

Согласно информации сайта «Таловская трагедия», рапорт Бориса Сойфера секретарь Новосибирского обкома ВКП (б) Геннадий Борков отправил лично Иосифу Сталину.

Константин Пастаногов, которого коллеги в НКВД называли «врачом» за привычку надевать во время пыток белый халат, был уволен в 1939 году, но после писем Лаврентию Берии восстановлен. В 1941 году отправлен за линию фронта, где провоевал в отряде Д.Н.Медведева до 1942 года, был ранен в руку и вернулся в тыл. Награжден орденом Красной Звезды. В дальнейшем служил на разных должностях в системе НКВД. Был исключен из партии и уволен из системы МВД в 1954 г. Дата смерти его пока не установлена.

Похороны Константина Пастаногова Фото: karagodin.org

Александр Ровинский вышел на пенсию в 1953 году. Награжден медалью «За победу над Германией в 1941-1945 гг.», но в боевых действиях не участвовал. В 1958 году исключен из партии.

Сергей Корнильев в сентябре 1944 года был назначен руководителем МВД по Томской области. В конце 1946 был снят, а 5 февраля 1947 постановлением бюро Томского обкома партии исключен из ее рядов «за злоупотребление служебным положением, расхищение социалистической собственности, как морально и политически разложившийся».

Ефим Дымнов 17 мая 1939 снят с должности и уволен из НКВД. В мае 1940 назначен начальником сектора кадров «Дальстрой НКВД». Там же, на Магадане и умер в 1947 году.

Иван Ольшанский 7 февраля 1939 года уволен по болезни из НКВД. Работал инструктором политотдела управления «Аэрофлота» и инспектором по контролю управления воздушной магистрали в Новосибирске. С февраля 1943 года числился в РККА. В марте 1945 года будучи сапером 208-го дорожно-строительного батальона награжден медалью «За боевые заслуги». Умер 29 января 1961 года.

Феликс Бебрекаркле 7 марта 1938 года «уволен вовсе» из НКВД, но продолжал работать. Пятого июня 1938 года в сейфе Бебрекаркле были были обнаружены вещи арестованных: 7 пар часов, золотые и серебряные украшения, золотые коронки, 5 сберкнижек. Он был арестован 15 суток под предлогом неправильного перевода арестованного из ДПЗ в тюрьму (это имели право делать только начальники оперативных отделов). 21 июня егоснова арестован как латвийского шпиона. Он подвергался пыткам. Его освободили 1 апреля 1939 года из внутренней тюрьмы УНКВД НСО под подписку о невыезде. В июня 1939 вновь находился под стражей по обвинению в служебных злоупотреблениях, освобожден с прекращением дела. С 1939 года по 1943 года. С 24 апреля 1943 года инструктор политчасти ВОХР УИТЛК УНКВД НСО. 14 августа был исключен из списков личного состава за смертью. Прокуратурой НСО 23 февраля 1968 года был реабилитирован за отсутствием состава преступления.

Александр Успенский 25 января 1939 был назначен наркомом внутренних дел Украины. 14 ноября 1938 года ему поступил вызов в Москву, и он, понимая, что поступивший вызов в Москву за «повышением» означает последующий арест, имитировал самоубийство, оставив в служебном кабинете записку «Ищите труп в Днепре…». Этим он отвлёк сотрудников НКВД, так как в Днепре были найдены его китель и фуражка, и, пока НКВД проводил поиски в Днепре, Успенский бежал в Воронеж. Жил по заранее заготовленным поддельным документам на имя рабочего Ивана Лаврентьевича Шмашковского в различных городах РСФСР. Был объявлен во всесоюзный розыск. 15 апреля 1939 года его арестовали в Миассе. В ходе следствия признал себя виновным как в контрреволюционном заговоре, так и в шпионаже в пользу Германии 27 января 1940 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Успенского к расстрелу. Расстрелян в тот же день на полигоне «Коммунарка».

Григорий Горбач был арестован 28 ноября 1938 года по обвинению в «участии в антисоветском контреволюционном заговоре в органах НКВД и подготовке государственного переворота». Расстрелян 7 марта 1939.

Сергей Миронов арестован 6 января 1939 года. Обвинен в участии в антисоветском заговоре в НКВД и НКИД и в шпионаже. Имя Сергея Миронова было включено в сталинский расстрельный список, датированный 16 января 1940 года. Приговорён к ликвидации Сталиным. 21 февраля 1940 года приговор формально утверждён Военной коллегией Верховного суда СССР. Казнён 22 февраля 1940 года.

Владимир Монтримович был арестован в 1938 году, осужден в 1939. Срок — 4,5 года лишения свободы. Серафим Попов был арестован 17 декабря 1938. Осужден 28 января 1940 года. 29 января 1940 года его расстреляли в Москве.

Иван Овчинников в мае 1938 года был переведен на должность начальника Управления дорожного строительства Главного Управления строительства Дальнего Севера НКВД СССР (Дальстрой). В июле 1939 года был арестован, содержался под следствием в Новосибирске. Решением Военного трибунала от 24 марта 1941 года приговорен к ВМН, расстрелян 19 мая 1941.

Борис Сойфер после освобождения из мест заключения работал на различных хозяйственных и инженерных должностях сначала в Киеве, затем в Перми. С 1968 персональный пенсионер местного значения в Перми, где и умер в 1982 г.

ПОДДЕРЖИ ТВ2!​

Источник